А не хочешь ли ты молодого аида, моего аспиранта? Гениальный парень! — рекламнул я Осю.

— Мы все гениальные! — парировала «аидиш киндер», — что ж, зови!

Я выскочил на улицу, позвонил по автомату в ИМАШ. К счастью, Ося оказался на месте. Через четверть часа он прибыл к нам, причем уже с бутылкой. Я стал рядом с Осей, обнял его за плечи и гордо провозгласил:

— Цвэймэ михитунэм («два друга» на идиш)!

«Аидиш киндер» расхохоталась.

— Ты произнес это как негр по-китайски! Знаешь, есть грубоватая поговорка на идиш: «Майнэ поц ун дайнэ пунэм — цвэймэ михитунэм!» («Мой «хвостик» и твой лоб — два друга!»). Не отсюда ли ты взял свое выражение?

Я согласился, что именно отсюда. Элик часто использовал эту поговорку, и я захотел блеснуть своим знанием идиш перед юной еврейкой. Мы сели выпивать вместе, и я подвинулся поближе к Оле. Чувствуя, что разговор у молодых не клеится, я буквально прижался к жене. «Аидиш киндер», пошатываясь, снова подошла ко мне, и, взяв меня за руки, призналась:

— Дядя, а я все равно хочу тебя!

— Девочка, — чуть ли ни в истерике вскричал я, — у меня молодая жена, не совращай меня, пожалуйста! Наш пророк Моше (Моисей) за это не похвалил бы!

Авторитет Моше подействовал, и «аидиш киндер», взяв за руку виновато улыбавшегося Осю, вышла с ним за дверь.

— Оля, ты брось у меня, вернее, у себя, бардаки устраивать! — строго предупредил я жену.

— Я же не для себя — для тебя стараюсь! — самоотверженно заявила Оля, — но если не хочешь — больше не повторится. Клянусь!

— Заклялась хрюшка… — еще раз подумал я, и, конечно же, оказался прав.

Прошло месяца два, за которые я все пытался приучить Олю к женственности. Заставлял ее красить губы, подводить глаза, ухаживать за волосами, носить женскую одежду, а не джинсы с «гренадерским» ботинками. Оля долго чертыхалась, спотыкаясь на каблуках, или попадая тушью в глаза, но эту пару месяцев она выглядела отлично. Тушь и тени выгодно подчеркивали ее большие глаза, помада — полные, красивой формы губы, ровные белые зубы. Отросшие волосы украсила модная прическа, платье и туфли на каблуках «вытянули» карманную фигурку вверх и придали ей девичью стройность. Особенно тяжело давалась мне борьба с курением: я доставал ей антиникотиновые жвачки и пластыри, воровал у нее из карманов сигареты и спички.

На какой-то момент мне показалось, что я заставил ее стать женщиной, но все рухнуло сразу. Оля как-то заявилась опять в прежнем виде и с сигаретой в зубах. А на мой (простите за каламбур!) немой вопрос она мрачно ответила: «если я не нравлюсь тебе такой, можешь разводиться. Но ломать себя я больше не могу. Не вышло из тебя Пигмалиона!».

Хорошо хоть приучил ее сдавать белье в стирку. А то раньше она просто выкидывала грязное белье и покупала новое. Естественно, свое «исподнее», да и ее тоже, стирал я. Она считала стирку занятием, не достойным себя.

По вечерам у нас часто бывали гости. Приходили, в основном, театральные приятели Оли. Она почти в каждом театре была «своей» и знала многих известных актеров. Как-то к нам в гости нагрянула компания молодых актеров с театра на Таганке. Не смущаясь нашей коммуналкой, они быстро расставили бутылки на столе. Оля сняла со стены гитару и принялась петь свои песни. Я был зол на шумную компанию и, подвыпив, начал щедро материться. Вдруг один из актеров, усатый и похожий на грузина, спрашивает меня:

— Тебя как зовут?

Так как я был при бороде, то ответил:

— Называй меня Хоттабыч!

— Послушай, Похабыч, ты поменьше бы матюгаться не мог? — нарочито вежливо попросил меня «грузин».

— Называй меня правильно — Хоттабыч! — потребовал я.

— Перестань матюгаться — буду, а пока ты и есть Похабыч! — не сдавался «грузин». Его поддержали и другие, в том числе Оля.

Я, ворча: «ходют тут всякие», пошел на уступки «народу» и по мере сил, прекратил материться. А потом, когда актеры ушли, Оля рассказала мне, что тот «грузин», с которым я препирался, был известным актером Леонидом Филатовым.

— Это — большой талант, он и стихи пишет, ты о нем еще услышишь! — пообещала мне Оля.

А вот насчет бардака на дому, Оля свою клятву свою, конечно же, не сдержала. Однажды заявляется вечером вместе с необыкновенной подругой — великаншей двух с лишним метров ростом. Когда они вошли в дверь, я решил, что или одна — на ходулях, или другая — на корточках. Припомнился рисунок из пособия по кинологии: «Сенбернар и тойтерьер». Или из истории кино: «Пат и Паташон». Девушка была в брюках и обтянутой кофте, круглолицая синеглазая шатенка. Имя — до боли знакомое — Тамара.

— Я привела тебе самую высокую красавицу Москвы! — гордо провозгласила Оля, — рост Петра Первого — два метра два сантиметра!

Тамара-каланча, как я ее сразу же прозвал про себя, поразила мое воображение — такой высокой девушки в моем «послужном списке» не было. Я уже немного «принял на грудь» и тут же попросил Олю пройти между ногами у Тамары. Великанша расставила ноги, совсем как Колосс Родосский, а Оля слегка пригнувшись, «проплыла» у нее между ног, как корабли между ногами Колосса. Мы выпили, вернее, добавили, потому что все были уже «хороши». Вдруг Оля вызывает меня на кухню, якобы, помочь ей.