Олег вышел к берегу.

– Не знал, что такое маленькое море так напугает печенегов, - сказал князь.
– Надо бы и нам возле Киева свою Пропонтиду сделать. Или у порогов. Ой как надо бы!

Велемудр стал честно прикидывать в уме, можно ли это сделать: плотины навести... Стратимир покачал головой:

– Легче Пропонтиду отсюда вывезти - в кубках, в ковшах.

С плота прыгнул в воду Радомир, высоко поднимая толстую свечу. Плеснул водой себе на лицо, фыркнул:

– После такого дела, князь, меня уже ничем не возьмешь! Скажи: я все стены константинопольские по камню разберу. Но печенегов возить...

Весь мокрый, как будто из его кожи сочилась сквозь поры вода, выходил на берег новгородец.

– Холодно, - сказал он сам себе.
– Отведите меня к костру!

Он устал за утро, день и ночь.

Первые всадники поскакали мимо лагеря, вдоль цепи лучников. Им указали, где ручей. Помчались пить.

Во дворце

Вестники разбудили Большой дворец. И так было трудно уснуть, а тут еще:

– Они переводят конницу с того берега!

Логофет дрома покачивался, держась руками за голову:

– Конница! Неужели арабы! Неужели у славян договор с ними!

Царский брат Александр смотрел на Фому с презрением.

Логофет заметил это: "Неужели он не понимает, что грозит сейчас Городу?"

– Какая разница!
– рявкнул Александр.
– Стены от этого не рухнут!

"Может быть, это он устроил, его это дела?
– подумал Фома.
– Его желание стать василевсом зашло так далеко, и он сделал тайным проход варваров к Городу?"

– Сколько их?
– спросил Самона вестника.

– Не сосчитать. Огней много. Конники уходят в рощу. Совсем не видно.

– Огней много, а ничего не видно?!
– переспросил Самона.

Вестник поклонился с перепугу.

Василевс не выходил к ним, молился.

Глаз Самоны

Под утро к паракимомену прибежал человек, приставленный следить за Абу Халибом. Он сказал, что вчера под Царским портиком какой-то, с виду ученый, чудак говорил, что к Городу идет еще сто тысяч воинов. И вот они прибыли ночью.

– Сто тысяч?

– Да. Столько же, сколько славян, говорил он.

– Кто говорил?

– Я помню лицо, но не знаю его.

– Как хочешь и что хочешь помни, но решается твоя судьба.
– Самона прикинул в уме насыщенность Города людьми и знания своего шпиона.
– Три часа или вечность, выбирай сам.

Выходя от него, шпион поймал себя на предательской мысли: стоило ли доносить, конники все равно уже у Города.

Ночные домыслы логофета дрома и утреннее сообщение агента Самоны родили в Городе страшную весть: под Константинополь прибыли сто тысяч арабов. Город поверил не задумываясь. Начиная со вчерашнего дня, его трудно было удивить числом и внезапностью.

На самом деле печенежских конников было полторы сотни.

Глаз Самоны дождался вчерашнего прорицателя под Царским портиком. Стража арестовала потрепанного ромея открыто, доставила во дворец. Он и на самом деле оказался недавним секретарем одного константинопольского вельможи. Самона лично руководил пытками, но длинноволосый секретарь не мог рассказать ничего, кроме того, что плел под Царским портиком. До вечера он не дожил.

С В О Д Т Р Е Т И Й И П О С Л Е Д Н И Й

ОЛЕГ

Князь понял: если он сейчас не придумает еще что-то, в войске наступит расслабление. Напряженный вчерашний день обернется усталостью. И Константинополь успеет опомниться от страха.

Рыть подкопы, засыпать рвы - все это было бы слишком обычным делом после неожиданностей прошлого утра и ночи. Обычно и для славян и для ромеев. Все бы поняли, что хитростям пришел конец, и уж точно - перерыв, и началась обыкновенная осада - сколько их видел Царьград...

Воины при осаде мрачные, город - гордый. А пока что все было наоборот.

К тому же Олег не хотел давать большой славы печенегам. Отряд для перехвата гонцов, идущий по берегу, - хитрость наша, киевская. Но отряд-то был печенежский. Перевозка конницы по воде - княжеская выдумка, а плыли-то печенеги. Что же, он без них и не может ничего удивительного?!

Олег встал, отдал оруженосцу серебрянный кубок, из которого пил горьковатую воду близкого родника. И воды мало... Лодьи на берегу стоят без дела, сохнут на жаре. Переяславцы стараются, плещут в них морскую воду, а она улетает, не успеешь отойти, словно вода здесь легче, чем на Руси...