— Что это? Заповедный сад Аленького Цветочка? А Чудище тут есть?

Ольга поманила его, спустится за собой дальше, в ложбинку меж двух валунов, клыками вылезших из земли и похлопала по зеленому плотному ковру, смутно знакомой по телевизору травы, предлагая присесть.

— Чудище и хозяин здесь один: мой брат двоюродный — Павел. Это он посадил здесь растения из джунглей. Сначала Уссурийских. Потом увидев, как они лихо здесь прижились, через знакомых выписал семена и других джунглей. С Окинавы, Южного Китая, Вьетнама. И еще откуда-то — не помню точно. Ну и вот растет. Что буйно, а что изменилось до карликового состояния. Кое-что и вовсе сгинуло. Но главное не растения. Главное — эксперимент! Другие считают, что блажь. Но у брата и хобби все с природой связаны. Мне нравится.

Главное — как это место появилось. В время войны, зимой с сорок второго на сорок третий, Дед среди лютой зимы и сугробов нашел на этом озерце промоину. Вот здесь, прямо перед нами. Нырнул, а здесь омут. Такой, что с первого раза не достал. Но дед упрямый. Он здесь хозяин — как он посчитает, так то и есть. А всё непонятное есть не порядок.

А тут еще военные недалече, люто ненавистные дедом. Это он завалы хитрые понаделал еще до того, как нашел промоину. Направил дед искусно движение военных не в чистый лес, а в болото. Они, конечно, везде совались. Но, как придавило, пришибло пару — тройку служивых, так и лазить престали без приказу.

А тут промоина. Под минус сорок морозец, а вода теплая. Может пакость какую учудили вояки? Деду надо проверить. И проверил. С самого дна этого глубокого омута бил теплый ключ. Сияющий там — в глубинной тьме. А вернувшись, не удержался — рассказал. Хотя про свои дела, про лес он не кому не рассказывает без жесткой необходимости.

И, сказал, это добрый знак — войне мол конец обозначен. Вонзили, мол, рогатину фашистскому зверю и дошла, достала она до самого звериного сердца. Зверь еще полон сил, еще ревет, корячится, лезет вперед, лапами огромными когтистыми своими машет — а все уже. Смерть его уже произошла и ни поправить ничего. Судьбу не изменить никак…

Егор заворожено слушал её рассказ полушепотный с глубокой женской хрипотцой в девичьем голосе:

— Да рассказчица ты знатная. Так бы и слушал, часы забывая.

— Это у нас бабушки рассказчицы. А и что им было делать темными зимними вечерами без электричества и телевизора? Только вязать да в краснобайстве упражняться.

— Я говорю: интересно подмечено насчет раны в сердце. Мала она, а ясно — вся эта громадина страшенная уже мертва, но ясно только знатокам. Есть две позиции в оценке переломного момента Великой Войны.

И Англосаксы и наши, Русские спецы, считают, это случилось на Курской Дуге. Мол, немцы надорвавшись, более никогда не могли собрать стратегических резервов и начать новые стратегические операции.

А сами немцы считают, что это произошло на Волге. Именно тогда их поразили в самое сердце. И они сникли. Они увидели свой конец.

Вот парадокс — самый дисциплинированный, методичный и крепкий народ, а, получается, самый мистический…

— Да, вам с моим братцем бы поговорить. Через неделю бы может, опомнились.

— Ох, извините сударыня, с вашей стрижкой порой забываешь, что передо мной прекрасная девушка.

— И поумнее вас, кстати. Об этом вы забыли.

— И умнее и спортивнее. Один вопрос, — а когда мы целоваться будем?

Сказал так, баловства ради. И совсем не ожидал такой реакции. Она, положив на его шею ладонь, притянула к себе и встретила его губы губами с волшебным поцелуем. Поцелуем отупляющим, выталкивающим зажатое мороком забот существо в детство и дальше, дальше. Где нет тебя и нет границ тел. Где сплетаются вихри человеческие в космический танец безвременья….

Он очнулся лишь, когда уже изошел нежданной страстью. Но, тихо, без вульгарных криков. Очнулся после того, как провалился в краткий сон. И вот они — голые, на пружинистом мягком ковре травы. И ноги их, сползли, сплетенные, в теплою воду.

Очнувшись, они вяло одели лишь рубашки, а когда встали надеть штаны, Ольга посмотрела на воду и мимикой предложила занырнуть. Егор молча согласился. Вылез из наполовину натянутых штанов, снял через голову рубашку и не разбегаясь бултыхнулся в воду. Обреченно ожидая хваток мокрого холода. Но вода была тепла и воздушна, словно пронизана кислородом. От малейшего движения рождался фейерверк щекочущих пузырьков. Ольга без плеска спокойно вошла следом. Они, взявшись за руки, закружились в воде. И во второй раз забылись, сплелись страстью, подвешенные меж двух бездн. В одну бездну уводил теплый воздух, в другую заманивала темная вода. Они, верно, могли воспарить. Они, кажется, могли утонуть. Но чудесным образом удерживались на грани бытия.

Когда всё закончилось и они выбрались на берег, она всё-таки поддела Егора:

— И всё-таки я не вижу безумств и подвигов. А не слабо ли московскому рыцарю донырнуть до родника на дне омута?

— Не слабо. — И он, издав боевой клич, с разбегу бросился обратно в воду. Он вдавливался, ввинчивался в глубину, и скоро она дала о себе знать давлением на уши и глаза. По его легковерным расчетам дно уже должно быть, а он будто застыл посреди бесконечности спеленатый смирительной рубашкою вод. Егора пронзил первобытный страх и он, перевернувшись, рванулся из водяных пут. По мере гребков страх лишь возрастал — а не перепутал ли он направление и не греб ли наискось к поверхности, а то и параллельно ей? Кода он вынырнул, радость истерическая второго рождения выплеснулась хрипом. Вместе с остатком воздуха в легких, вместо крика. Доплыв до берега он выполз на травку и чуть отлежался. Ольга смотрела на него странно отстраненным взглядом — толи ученого, толи колдуньи.