На балконе она пила много кофе и выкуривала почти целую пачку за утро, потом шла в душ, чтобы заставить себя как-то жить. Жить до вечера. Она ничего не ела, только пила кофе, и даже не покупала себе еду. Кофе стал ее единственным источником питания. Она не могла дышать, когда время приближалось к пяти, когда Блейк должен был позвонить ей, чтобы назвать, в каком клубе они сегодня играют. Наконец, через силу поговорив по телефону, Дженни быстро собиралась и мчалась туда самой длинной дорогой. Через весь город. Просто она не могла сидеть дома, она ненавидела эти стены. Она любила эти стены, потому что именно среди этих стен жил телефонный аппарат. Он связывал ее с голосом Блейка. Через этот аппарат Дженни слышала самые дорогие слова:

— Малыш, я скучал. Правда. Приходи по новому адресу… Бай.

Ей хотелось рыдать и прыгать от радости. Находиться дома было невозможно ни одной лишней секунды. Но Блейк называл время встречи на час-два позже их разговора, разумно полагая, что девушке надо собраться и привести себя в порядок. Нет, Дженни никогда не собиралась. Она сбегала тут же вниз и мчалась, мчалась во весь дух, чтобы хоть как-то выпустить из себя этого демона, это чудовищное напряжение, которое с каждым днем все крепче врастало в нее своими щупальцами и сосало кровь… Потом, пробежав несколько лишних километров, она получала подарок судьбы: объятия Блейка. Тот целовал ее, как обычно, при встрече: жадно, страстно, не стесняясь окружающих, и за этот миг Дженни готова была продавать душу дьяволу хоть тысячи раз подряд. Мужчины играли, Дженни сидела рядом, вокруг были женщины и деньги. Много денег. Деньги постоянно шуршали возле Блейка. У Дженни даже остался в памяти запах долларов, как символ их романа. Он осыпал ее подарками, он возил ее в самые дорогие отели и рестораны. Но он всегда уходил спать к себе. Ни одно утро они не встретили вместе. «Если я дарю тебе свое утро, значит — я твой. А я не хочу кому-то принадлежать», — говорил Блейк, и Дженни еще много лет потом жила под этим девизом.

Она была больна. Сильно больна. Стив и Бойд серьезно опасались за ее психическое состояние и потихоньку старались отвлечь от Блейка. Со временем Дженни начала втягиваться в «работу» и более спокойно относиться к их роману. И, наверное, она смогла бы со временем адекватно взглянуть на вещи и даже бросить его, если бы… Однажды Блейк проиграл все. А потом — ее. Он проиграл Дженни. По условиям сделки она должна была полгода жить с его партнером по игре и выполнять все его прихоти…

Ее спас Марк, с которым Дженни тогда была едва знакома. Они со Стивом уговорили того парня взять деньги, и еще несколько месяцев Марк не отходил от нее, внушительно давая всем понять, что не даст девушку в обиду. Блейк исчез из города. Самое интересное, что Дженни потом рыдала на груди вовсе не у Марка, а у Стива. Прошло три года, прежде чем у них с Марком начался настоящий роман. Три года хорошей, искренней дружбы.

Когда она смогла все это пережить, она дала себе очень много обещаний. И по сей день строго выполняла их. Пока не встретила Брета Спенсера…

Дженни вытерла слезы и отошла от окна. Да, прекрасный вид на океан. Да, они с этим домиком — под стать друг другу. Неужели снова начинается сумасшествие? Почему так противно ноет где-то в груди? Почему опять не хватает воздуха и хочется разорвать себя на тысячу кусочков, чтобы просто вдохнуть? Нет, уже поздно себя останавливать. Это как детская скарлатина: если не переболел, пока был маленьким, то взрослого накрывает в серьезной форме. Должно быть, она не до конца переболела тогда. Не до конца переболела любовью. Можно представить, какой силы кошмар ожидает ее теперь. Если только Брет не будет находиться рядом двадцать четыре часа в сутки, держать ее за руку и не отпускать совсем.

Тем временем Брет Спенсер и Мишель встретились в баре и перекинулись весьма загадочными, с точки зрения непосвященного человека, фразами: — Ну как? У меня хорошо получается?

— Да. Только на этом мы остановимся. Остальное я сделаю сам. Тебе достаточно гонорара?

Мишель закатила глаза:

— Ну… Можно, конечно, было бы накинуть и еще… Впрочем, хватит. Я ведь тоже получу с этого свои дивиденды.

— Хорошо. Иди. Не нужно, чтобы кто-нибудь видел нас вместе.

Мишель ушла, а Спенсер немного посидел, допил свой кофе и взволнованной походкой направился в цветочный магазин.

Он постеснялся появиться лично. Он заплатил посыльному, чтобы тот отнес букет, а сам притаился неподалеку. Телефона Дженни он не знал (за все это время они почему-то ни разу не созванивались, планируя встречи заранее), а просто прийти в гости после вчерашнего поцелуя у него не хватало духу.

Дженни получила букет ярко-оранжевых роз, точно такого же оттенка, что и ее волосы, и сразу поняла, от кого цветы. Она машинально поставила их в вазу, не осознавая, что делают ее руки, машинально подошла к окну, которое выходило в город, и увидела возле ворот своего дома лакированный «вольво» Спенсера. Сердце ее застучало. Вот оно. Что он скажет ей? Как начнет разговор? Что вообще нужно говорить в таких случаях? Может, им лучше всего было бы просто молчать?..

А Спенсер тем временем шел по дорожке к ее двери и улыбался. Неужели? — почему-то пронеслось у нее в голове, но мысль не успела сформироваться до конца, только сердце сильно-пресильно сжалось, и в эту секунду Брет заговорил.

— Дженни. Доброе утро.

— Доброе.

— Я надеюсь, вы хорошо выспались? У вас странный вид.

Она поперхнулась. Конечно, хорошо, ведь, уходя, он пожелал ей спокойной ночи…

— Да, спасибо. И за цветы тоже спасибо. Очень красивые.

— Главное — рыжие. Как вы. Как обе Дженни, про которых я вам вчера рассказал.

Вот так просто. А она о чем только не думала! Она так боялась, что он будет вести себя, словно вчера ничего не случилось! Или наоборот — стесняться и прятаться за глупые намеки. И то и другое было бы верхом глупости и, пожалуй, сразу разочаровало бы ее. Нет, Брет упомянул вчерашнее с таким серьезным спокойствием, как будто они уже выбрали день свадьбы, а все, что происходило между ними, отныне — абсолютная, неизменная данность.