Шрифт:
Неужели он хотел ее и ребенка? Скажет ли, что любит ее, женится на ней, возьмет к себе на ранчо и подарит еще дюжину детей?
Сердце сжималось в ожидании ответа.
— Судя по твоему поведению, — продолжал Роман, — ты ничего не поняла. Позволь выразиться прямо: хочу своего ребенка, Теодосия!
Она уставилась на него так напряженно, что все остальное в комнате перестало существовать: говорит, что хочет ребенка, но ни слова, что и ее тоже.
Теодосия никогда не представляла, что бывает такая сердечная боль. Больше уже не могла сдерживать слез — они побежали по ее щекам.
— Слезы не остановят меня, — огрызнулся Роман. — Если считаешь, что обязана отдать ребенка твой бесценной сестре, пожалуйста, можешь родить целую дюжину для Лилиан, но тот, которого ты сейчас носишь, — мой!
Он повернулся на каблуках и подошел к двери.
— Мы останемся здесь, в Уиллоу Пэтч, до тех пор, пока не родится ребенок, — неистово продолжил он. — После родов можешь отправляться в Бразилию и изучать слюни жуков всю оставшуюся жизнь, мне наплевать, но моего ребенка ты оставишь мне!
Дернув дверь, продолжал гневно смотреть на нее.
— Пойду искать место, где мы сможем жить следующие восемь или девять месяцев или сколько еще там осталось до рождения ребенка. А также разыщу городского доктора и узнаю, не сможет ли он осмотреть тебя — ничего не должно случиться с моим ребенком, понятно? Буду присматривать за тобой каждую секунду до тех пор, пока не стану держать своего ребенка на руках. После этого можешь делать все, что заблагорассудится.
Вышел в коридор, затем снова вернулся.
— Убежишь — догоню, — прозвучало как предупреждение. — Куда бы ты ни отправилась — найду.
Хлопнув дверью, выскочил.
Колени Теодосии подкосились, она повалилась на кровать, застыв, начала непроизвольно дрожать, словно кто-то колол ей кожу острыми иглами. Руки казались такими холодными, когда коснулась ими лица. Даже горячие слезы не согревали их.
Ну почему ты не любишь меня, Роман?
Не понимая, что с ней, знала что делать — остаться с Романом в доме, который он найдет для них в Уиллоу Пэтч. В течение последующих месяцев, думала она, ее любовь к нему углубится и наполнит ее величайшей радостью.
Нет, уехать из Уиллоу Пэтч сейчас же, пока его нет, пока любовь к нему не углубилась и не наполнила ее глубочайшей грустью. Он не хочет ее.
Куда отправиться?
Куда угодно. Когда окажется в другом месте, решит, что дальше. Что же делать?
На дрожащих ногах встала и подошла к окну и увидела, как Роман выводил Секрета из конюшни. Даже с такого расстояния было заметно, как он рассержен. Вскочив в седло, пришпорил жеребца и поскакал из города — пыль, скорость и ярость сопровождали его.
Он вернется.
— Люблю тебя, — прошептала она.
От горячего дыхания остался большой затуманенный круг на стекле. Кончиком пальца она написала: «Роман». Солнце, пробившись сквозь занавески, высушило его — прямо перед глазами Теодосии имя любимого исчезло.
Роман вошел в лавку Уиллоу Пэтч и заказал провизию.
— Собираетесь в поездку? — спросил владелец магазина, выполняя заказ.
Роман, не склонный к дружеской беседе, сдержанно кивнул, затем отвернулся от продавца.
Проклятие! — бушевал он. За три часа поисков ему не удалось найти ни одного сдаваемого внаем дома — ни в городе, ни в окрестностях. В пансионате были свободные комнаты, но леди, владеющая заведением, давала приют шлюхам. Мысль о том, чтобы Теодосия жила в таком грязном месте, была ему противна.
Придется переехать в другой город, такой, в котором можно снять дом на следующие несколько месяцев.
— Ну, вот, — сказал хозяин магазина, сложив заказанные продукты на прилавок.
Роман повернулся, достал пачку денег и отсчитал несколько бумажек, подождал, пока торговец не вернет сдачу, рассеянно разглядывая товары, разложенные в витрине под стеклом: отполированную скрипку, хрустальный бокал, серебряные подсвечники, золотую табакерку с выгравированным по ней именем Альфред Чипперс, маленькое изумрудное колечко и брошь.
Вдруг нахмурился, сощурил глаза и сжал кулаки.
Брошь — рубин в форме сердца со свисающими тоненькими золотыми цепочками — Теодосия убежала, продав ее, и уехала из города.