Припомнилось, о чем болтал Обл Смотт: о своем муле, собаке, о ветрах в Мексике, о ненужной торопливости, о том, что можно ничего важного не совершить, но прожить долгие дни счастливо.

«Держитесь друг друга покрепче, слышите? Милуйтесь, побольше смейтесь, и проживете по-настоящему хорошую жизнь вместе».

Хороша жизнь, подумала она: один в Техасе, другой в Бразилии.

Там, в Бразилии, не будет никого, с кем можно будет потренироваться в деревенской болтовне: доктор Уоллэби не поймет ее, да у него и не будет на это времени. Если бы не Воман, она бы тоже не поняла и не научилась ей.

Она гадала, как много всего другого могла бы узнать от него, научиться тому, чего никогда не знала, и болезненная пустота снова овладела ею.

— Теодосия, ты слышала, что я сказал?

— Что? Нет, извини, Роман, не слышала.

— Спрашивал, не забыла ли ты о прошедшей ночи. Судя по этому отсутствующему взгляду, забыла, а я обещал напомнить утром. Пора выполнять обещанное.

Она скрестила руки на груди.

— Роман, Обл Смотт увидит…

— Давно уже ушел, — сказал Роман, потянув за ленточки ее рубашки. — Кроме того, уверен, подозревает, что мы займемся некоторым рубашкозади-ранием и семявыплескиванием, как только он уйдет. Поэтому и не вернется.

Он подхватил ее на руки и понес к спальному тюфяку, уложил и растянулся рядом.

— А знаешь, прав Обл Смотт: люди слишком много спешат, Теодосия, я собираюсь воспользоваться его советом и медленно, медленно любить тебя.

Она повернулась в его руках, решив, что тоже последует мудрому совету Обла; отбросив мысли о завтрашнем дне, сосредоточилась на том, что было у нее прямо перед глазами.

О, что это было за сексуальное зрелище! Взгляд Романа пылал голубым огнем, и его желание стало ее собственным; она не помнила, когда и как он снял с нее рубашку, а с себя бриджи; ее воспоминания прояснились с того момента, когда его губы устремились к мягкому чувствительному углублению у шеи.

А пока он так целовал ее, его мужская твердость тоже скользила по ней: губы… руки… каскад длинных черных волос… горячее возбуждение…

Его каждая часть касалась ее каждой части, она извивалась под его умелыми ласками, тело трепетало от ожидания твердой мужской плоти внутри.

Хотя Роман и чувствовал ее страсть, ему хотелось довести ее до кипения. Подняв ее на колени, сам лег головой на гору подушек, руками показывая, что ей сделать.

Поняв намерение своего смуглого и неотразимого любовника, Теодосия ахнула от удивления, но в нетерпеливом предвкушении наслаждения, добавляющего силы ее трепещущему телу, подчинилась побуждению его рук и встала на колени над его лицом.

Одной рукой массируя грудь, а другой лаская ягодицы, Роман захватил губами мягкие бледные волосы между бедрами, затем начал дразнить кончиком языка ее влажную женскую плоть, зная, где коснуться и как воспламенить ее еще более глубокую страсть.

Чувственные ласки разносились по всему ее телу, она изгибала спину; головой упала на его плечи, а льняные волосы рассыпались по гладкой смуглой груди Романа — вращая бедрами, отдалась во власть восхитительного наслаждения.

Роман продолжал ласкать ее до тех пор, пока не почувствовал, что она почти достигла вершины экстаза. И тогда одним сильным, быстрым движением притянул ее вниз.

Прежде, чем она осознала, что он делает, почувствовала, как он вошел в нее, всю заполнив собой. Такими ровными были его движения, что ее кульминация не прервалась, но поднялась на такую немыслимую высоту, что когда последняя вспышка восторга ослепила, она выкрикнула имя Романа со всей лихорадочной страстью, которую пробудило в ней его волшебство.

— Еще, — горячо прошептал Роман ей на ухо. — Еще.

Она едва услышала его, с трудом понимала до тех пор, пока он не начал неистово двигаться, глубоко погружаясь в нее, только почувствовала, что закружилась, понеслась навстречу еще одному сладостному блаженству.

Ее кульминация плотно обхватила его, соблазняя и маня к пламенному освобождению, горячие спазмы прокатились по его телу, словно раскаты грома по небу.

Обессиленная, но полностью пресыщенная, Теодосия затихла на его груди, прижавшись щекой к влажному плечу Романа, не могла и не хотела двигаться.

Роман тоже.

Утренний свет разливался по ним, когда они тихо лежали, все еще слившиеся телами воедино, с сердцами, бьющимися в унисон.

Проходили дни, недели, и Теодосия однажды удивилась, что не может вспомнить число: попыталась считать, но время ускользало от нее и вскоре совсем перестало иметь какое-либо значение.

Все заслонил собой Роман: в чудесном мире, который он ей представлял, она играла с ним — под деревьями и открытым небом, танцевала, и он кружил ее по бальным комнатам лесов и цветочных лугов; пела с ним бесконечно прекрасную симфонию природы, которая сопровождала их повсюду.

Она любила его: под покровом высокой изумрудной травы, на мягком ложе из листьев или в искрящихся ручьях; отдавалась на рассвете, в знойную жару полудня и под мерцающими звездами прохладных ночей.

Никогда не оставалась без него — днями находился рядом с ней, а ночами заполнял все сны.