Находясь в каком-то помрачении, я, пошатываясь, двинулся к призывно белеющей впереди голове переводчика. И оцепеневший разум даже не попытался взять под контроль переполненное жаждой убийства тело. Плевать. На все плевать! Никакие доводы рассудка не помешают мне отделить эту вероломную седую голову от беспомощно шевелящегося тела. Слышишь, Витька, сейчас он свое получит! Знаю, это не поможет, тебе, но поступить иначе просто не могу. Даже если небо упадет на землю, я не остановлюсь. Меч взлетел в моих руках диковинной птицей и уже начал стремительный разбег, как вдруг…

– Он жив! – крик Ольги разорвал зловещую тишину, и я замер в неловкой позе с нацеленным в потолок мечом.

Не может быть! Я же сам видел пулю в его сердце! Но быстрый взгляд, брошенный жену, смеющуюся и плачущую одновременно, отмел далеко в сторону все сомнения. Я рванулся обратно, напрочь позабыв о Судзуки (в конце концов никуда он не денется), и упав на многострадальные колени рядом с Витькой впился взглядом в его грудную клетку. Да, все верно. Витькино сердце, подергиваясь от боли, упрямо продолжало проталкивать кровь в артерии. Бред какой-то! Так не бывает!

– Так бывает иногда, – отвечая на мою невысказанную мысль, тихо произнесла Ольга, – Никто не знает почему, но официальная медицина знакома с такими фактами. Если бы здесь был врач…

Я прекрасно понял, что она этим хотела сказать. Да, Витька пока жив, но выжить у него нет ни малейшего шанса. И у нас, пожалуй, тоже. Потому что последний приступ сейсмической активности обрушил своды второго тоннеля, завалив единственный путь к спасению. Оборони, царица небесная! Услышав за спиной деликатное покашливание, я вспомнил о не приведенном в исполнение приговоре и снова двинулся в сторону Судзуки. Намерения мои были прозрачней здешней воды, он прекрасно понимал, чем дело кончится, но даже виду не показал, что это его хоть на йоту волнует. Когда между нами осталось не больше шага, японец, умудрился вывернуть шею, так, что глаза наши встретились, и вдруг я вдруг отчетливо понял, что решительности у меня заметно поубавилось. И все же… И все же меч опять начал движение вверх, хотя далеко не так быстро, как в первый раз.

– Если ты сейчас убьешь меня, то твой друг очень скоро умрет, – очень спокойно произнес Судзуки, не спуская с меня глаз, – Дай слово, что не причинишь мне никакого вреда, и я спасу его.

Однако, какая наглость! Чтобы я пошел на поводу у этого человека! Да я..!

– Я согласен, черт побери! – рявкнул кто-то другой моим голосом, – Даю слово, что если ты спасешь Витьку, то останешься жив и здоров! Но если тебе вдруг взбредет в голову меня обмануть, урод самурайский..! Да я из тебя…

Судзуки только слегка улыбнулся, слушая мои маты, видимо запоминая еще неизвестные выражения. Японец продолжал улыбаться все время, пока мы с Ольгой трудились в поте лица, освобождая его из под свалки, и во мне периодически вспыхивало желание вбить эту вежливую улыбку ему в глотку. Желательно, вместе с зубами.

Надо сказать, что старичку крупно повезло – никаких серьезных повреждений он не получил, и все благодаря тому, что первый свалившийся на него ящик был полон полусгнившей амуниции, смягчившей удары остальных куда более твердых предметов. Вытащив из кармана (он предусмотрительно не стал раздеваться, прежде чем нырнуть вслед за мной) хорошо знакомые моему телу иглы Судзуки присел рядом с Витькой и начал священнодействовать ими, останавливая кровотечение, вскрывая тайные резервы организма, и делая бог знает что еще. Ну а мне всего лишь осталось придумать, как нам отсюда выбраться.

Всего лишь! Да, загадку Сфинкса и то было легче решить! К тому же я постоянно отвлекался, наблюдая за действиями Судзуки, а ведь поиск решения требовал от меня предельной концентрации. Да, какая тут, япона мать, концентрация, если мне через каждые пять минут для собственного успокоения требовалось просвечивать Витьку ясновидящим взглядом! Не человек, а рентген прямоходящий! Как-то раз после очередного сканирования обезвоженного и обескровленного Витькиного организма, я тоскливо уставился на единственное связывающее нас с верхним миром отверстие. Жаль, что оно всего-то размером с кулак, иначе можно было бы попытаться… Конечно, можно! Мой не выключившийся вовремя рентгеновский взор, обнаружил в районе отверстия несколько скрытых трещин. Если хорошенько поработать кувалдой… Стоп, а зачем кувалдой?!

Я еще не успел, как следует выстроить план нашего спасения, а валяющаяся неподалеку "Арисака" уже удобно устроилась у меня в руках (ни дать, ни взять Ольга) и брала на прицел каменный свод, в непосредственной близости от отверстия.

– Поберегись! – на всякий случай выпалил, я прежде чем выпалить из винтовки.

И как оказалось не напрасно. Палец до упора утопил курок, но выстрела не последовало. "Патроны отсырели", – подумал я разочарованно опуская ствол вниз и… чуть сам себе ногу не прострелил. Потому что винтовка, видимо, решив оправдать поговорку о восточном коварстве, произвела долгожданный выстрел. Пуля врезалась в камень в нескольких сантиметрах от моей ступни и рикошетом ушла куда-то наискосок.

Я подпрыгнул, Ольга вскрикнула, а Судзуки, повернув голову в мою сторону, как ни в чем не бывало сообщил:

– Затяжной выстрел. Так бывает, если порох отсырел. Поэтому я и промахнулся, когда в вас стрелял: думал, что произошла осечка и тоже начал опускать винтовку, чтобы перезарядить…

Очень милое признанье! Однако, вернемся к нашим баранам, то есть патронам. Я порылся в разбитом ящике, выбирая на мой новый взгляд самые сухие и, снова заняв огневую позицию, принялся обстреливать отверстие с упорством лосося идущего на нерест. Прошло немного времени, и ответом на двадцатый удачный выстрел стал грохот упавшей каменной глыбы. Солнечный свет хлынул в полуметровую дыру, как ширпотреб из Китая – мощно и неотвратимо. Я радостно рассмеялся, и тут же был наказан за столь бурное проявление эмоций. Левый глаз, или вернее то, что от него осталось (даже Ольга не смогла рассмотреть: сколько именно), возмущенный многократной отдачей и моим ржанием, задергал так, что даже в другом глазу потемнело.