Итак, предсказанное Вергилием согласуется не только с Новым заветом, но – и даже еще более детально – с заветом Вечным, который помнили, покуда не воцарился Ветхий, и «который был от Начала».[5]

Но мог ли быть посвящен в Северную Традицию древних руссов (скифов) гражданин античного Рима? Невероятного в этом нет. Ведь ищущий – обретает, а именно таким был Вергилий, который написал в одном из первых же стихов («Смесь»), что главное для него в этой жизни есть поиск истины, а поэзия – лишь путь к ней.[6] И в точности повторил это на смертном ложе.

Вергилий начинал изучение философии с Лукреция, Эпикура, но пошел глубже. Он отдал предпочтение Платону, который перенял многое от Гераклита Эфесского. Последний же, как раз, и был посвящен в Северную Традицию, как это сохранило предание. Он получил тогда духовное имя Любомудр, а совершилось посвящение Гераклита в городе Голуни.[7] (Заметим, что подобное не было редкостью среди мудрецов эллинских. Они отнюдь не чуждались причастия «скифской философии». Божественного Пифагора, к примеру, посвятил в Северную Традицию вещий Абарид Скиф.[8]) После посвящения Гераклит изъяснялся в основном притчами, афоризмами, как и учила Скифская Школа, оберегая сокровища своей мудрости от профанов, чтобы не исказили их. За это он и получил от современников прозвание Темный.

Итак, великий поэт античности при желании вполне мог – а желание у него было – извлечь передаваемое Традицией из трудов Любомудра. Его трактаты во времена Вергилия не были ведь еще утрачены. Целые поколения мудрецов цитировали из Гераклита веками после поэта. Выдержки из него содержат произведения таких светочей христианства, как Ипполит Римский и Климент Александрийский. Впрочем, что говорить о них, когда сам любимый ученик Христа – Иоанн Богослов – начинает благовествование почти дословной цитатой из Гераклита: «В Начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин 1:1). Творения Любомудра (то есть Гераклита Эфесского), вот, скорее всего, каков был источник, из коего почерпал Вергилий необходимое для пророческого своего подвига. И косвенным свидетельством тому служит, что конфликты противоположностей в «Буколиках» практически всегда разрешаются в духе учения Темного.

Но возвратимся к теме. Публий Марон, как видим, имеет полное право именоваться не только величайшим поэтом своего времени и народа, но также и христианином, который родился за семь десятилетий до Иисуса и предсказал рождество Его. Но как, однако, относится к этому поэту-пророку христианская церковь?

Здесь мало будет произнести в ответ слово «неоднозначно». Мы можем наблюдать историческую динамику изменений этого отношения. И это драматическая история: Вергилий оказался низвергнутым с высочайших вершин признания в пропасти совершенного игнорирования и даже (в случае католической конфессии) шельмования.

Ярчайшую свою славу стяжал римский поэт-пророк у христиан во времена «церкви огненной», то есть во времена апостольские. Предание говорит, что Павел, первоверховный апостол, свершил паломничество к его гробу (склепу) в Неаполе и воскликнул, «проливая умиленные слезы»:[9] Si te vivum invenissem, poetarum maxime! (О, если бы я застал тебя живым, величайший из всех поэтов! – лат.)

Вплоть до начала второго тысячелетия церковь относилась к Вергилию точно так же, как и первоверховный ее апостол. Марон был прославляем не только за предсказание Спасителя в IV эклоге «Буколик», но и как богослов, философ. Ведь описание Вергилием, например, потустороннего мира в «Энеиде» во многом напоминает христианские (православные) представления о нем (как, впрочем, и соответствующее место из Велесовой Книги). Но резко различается с упрощенной схемой «царства теней» Гомера. (Что интересно, наш современник иеромонах Роман – поэт, суровый к поэтам, творения которых не ведут к Богу – клеймит Гомера как «великого не Правдой, а баснями»,[10] при этом ни единым словом не порицая Вергилия, такого же, с поверхностной точки зрения современности, языческого поэта. Кстати, иеромонах откровенно славит объявленного «язычником» Баяна, песнопевца-волхва, нашего великого предка.[11] Ибо на самом деле ведизм язычеству – рознь.) Вплоть до начала XI века во храмах Запада на Рождество пели, прославляя Вергилия: Maro, vates gentilium, da Christo testimonium! (О Марон, прорицатель народов, свидетельствуй о Христе! – лат.)

Но песнопения подобного рода запретили, когда властолюбивый Рим не пожелал более подчиняться Константинополю (Цареграду) и ввел у себя новоизобретенный богослужебный канон. Там поминанию пророческого подвига Вергилия (великого римского гражданина) не оказалось места. В 1054 в Константинополь явился кардинал Гумберт, желая навязать христианской церкви (она тогда была «единой и православной»[12] во всех странах мира, где жили христиане) переосмысленные – латинские – обряды и догматы. Лев Охридский показал в специальном трактате, что они есть отступничество от апостольской традиции. Но кардинал, упорствуя в заблуждении, заявил, что, если так – христианский Запад разрывает отношения с христианским Востоком. В ответ на это Патриарх Михаил Керулларий анафематствовал Гумберта и двух прибывших с ним папских легатов как зачинателей раскола церкви. Так Запад совершил свое самоотсечение от исконных вероучительных корней. Кстати, мы снова обнаруживаем здесь предсказательную силу строк эклоги IV. Мальчика ты сбережешь – век отступит железный. Лишь в случае сбережения т. н. «детских», «наивных» особенностей раннего христианства не было бы, наверное, ни костров инквизиции, ни покупаемых индульгенций, отпускающих даже еще лишь только замышляемые грехи, ни прочего в таком роде.

Особенностью же западного «зрелого переосмысления» была, в частности, последовательная «борьба с эллинством в христианстве». Под этим предлогом из богословия и канонов безжалостно изгоняли все, что не имело прямых соответствий с Библией. Странно, как устоял Аристотель. В обоснование данного мракобесия духовные лидеры Запада приводили слова Евангелия: «нет ни иудея, ни эллина» (Колос 3:11). Однако, если они взялись им последовать, то почему не боролись точно также и с иудейством в христианстве? В итоге, Ветхий Завет, который ранее был, в основном, иллюстрацией того, что именно Иисус превозмог,[13] стал чуть ли не нормативом формирования западного христианского богослужебного канона. И горе было тем учителям истинного христианства, которых раньше превозносили. Вергилия, например, стали понимать как некоего чернокнижника и языческого колдуна, который, согласно «Хронике Иоанна Солсберийского» (XII в.) путем чародейства основал город Неаполь! В средневековом же рыцарском романе «Парсифаль» Марон изображен предком и наставником в магии злого волшебника Клингзора.

В дальнейшем эстафету католиков приняли пуритане, которые «очистили»[14] христианство уже до такой степени, каким оно и отдаленно никогда не было. Как правильно замечает Александр Владимиров, пуритане, желая воссоздать раннехристианскую общину, которая пошла, якобы, от иудеев, и где в основном, поэтому, продолжал исполняться Ветхий Закон, – воссоздавали то, чего никогда не существовало.[15] Подробнее о мнимых и подлинных корнях учения христианского можно прочитать в моей книге «Конец четырехвекового заблуждения человечества о Христе».[16]