И не успела Джессика вставить хоть слово, он уже подошел к двери и открыл ее. Лицо его затвердело, голубые глаза сощурились.

— Спасибо за гостеприимство и за то, что свела меня с Виллоу. Славная девушка. Без твоего содействия я бы и не знал, что это за прелесть.

Джессика вскочила. Да он уничтожит Виллоу! Она не сможет противиться ему.

— Не трогай ее!

— Ага. Для себя хочется. Придется тогда прийти за мной своими ножками.

Послав ей хищную улыбку, он закрыл за собой дверь.

— Ты слишком высокого о себе мнения… — Не следует поддаваться на его уловки. Но Джессика уже огибала стол, несясь вслед за ним. Рванула дверь — и налетела на Алекси. Он ждал ее.

И вот уже их губы сливаются в поцелуе. Ее голову держат его ладони, пальцы погрузились в ее волосы. Нет, он не покинет ее, пока она не возьмет от него то, чего хочет…

И Джессика шагнула в огонь. Приоткрыла рот, слегка наклонив голову, чтобы плотнее прижать его губы к своим, движения бедер повинуются нажиму его раскрытой руки, ближе, вплотную к нему, и оба движутся назад, в кабинет…

Резко двинув плечом, он закрыл за ними дверь, замок щелкнул.

Тяжело дыша, жадно ловя воздух, Джессика видела, как ее рука поднимается к лицу Алекси.

Он клюнул ее в ладонь коротким поцелуем.

— Вот как я умею, — успел он шепнуть, прежде чем она поднялась на цыпочки для следующего поцелуя, для того, чтобы запустить пальцы в его густые волнистые волосы, чтобы удержать его ради исполнения своего желания, кипевшего, бурлившего в ней все эти дни.

Она насыщалась его нежностью, и высокомерием, и страстью. Прижалась губами к его щеке, чувствуя, как внутри что-то взорвалось. И вот уже руки Алекси гладят ее тело, бедра.

Джессика хотела еще большего.

Его нагое тело. Ощутить его. Куртка соскальзывает на пол…

Алекси стоял недвижимо, следя, как неловкие руки управляются с пуговицами на его рубашке, распахивают ее. Нагнувшись, она услышала у своей щеки шум его дыхания. Уткнуться в оголенную грудь, целовать горячее тело, вдыхая его запах.

Руки Алекси двигались между их телами. Вот пуговицы на шелковой блузке расстегнуты. Неотрывно глядя ей в глаза, Алекси расстегнул ее бюстгальтер, уткнулся лицом в ее груди. Его губы обжигали кожу. И нашли наконец затвердевшее возвышение: грудной сосок.

Жар обдавал Джессику гудящим в ушах приливом, и она трепетала под ударами этих волн, судорожно напрягаясь при каждом нежном укусе.

Зарычав, Алекси в нетерпении оторвал пуговицу, на которую застегивался пояс ее брюк, и нащупал застежку-молнию.

Поглаживающими движениями начал он освобождать ее бедра от брюк, не прекращая возбуждать ее своими губами. Наконец брюки упали к ее ногам, и Джессика выгнулась вперед, навстречу мужскому телу, одновременно прикрывая груди рукой. Она боялась того, что так необузданно вырвалось на свободу из ее глубин, сотрясая дрожью желания. Алекси осторожно отодвинул ее руку.

— Хочу смотреть на тебя, — прошептал он. — Ты смущена, — добавил он смягченным тоном. — Можно подумать, на тебя никогда не смотрел мужчина.

Она покачала головой. Дрожь продолжалась, лишала уверенности. Она прислонилась лбом к его груди, чтобы только не встречаться с ним взглядом.

— Нет.

Алекси отодвинул ее и приподнял ей лицо.

— Ты дважды была замужем.

Джессика попыталась засмеяться.

— Это было давно и почти неправда.

Так давно… прошла вечность…

— Пожалуйся мне, — сказал Алекси, вновь привлекая ее к себе.

— Долгая история.

И с чего начинать? Со своего детского голода — голода по любви? Или с того периода, когда подростком она решила выйти замуж, чтобы избавиться от семьи? С первого мужа, неловкого и грубого в их первую ночь — и потом хваставшего своим друзьям? Или сразу с Роберта, чьи прикосновения были такими нежными?

Алекси слегка покачался из стороны в сторону, плотнее прижимаясь к ее обнаженной плоти.

— Мне это нравится, — сказал он ей в ухо, — но пора уходить.

— Останься.

— Нет.

Она слегка укусила его за плечо и почувствовала ответную дрожь мужского тела.

— А я ведь могу и заставить.

— Посмотрим.

Насмешка в тоне Алекси побудила ее насторожиться. Джессика отстранилась от него и скрестила руки на груди. Алекси уже застегивал свою рубашку.

— Ты трудный человек, Степанов.

— Раз уж ты так говоришь…