Любовь к далекой: поэзия, проза, письма, воспоминания
вернуться

Гофман Виктор Викторович
Шрифт:

III. В ЛЕПЕСТКОВОМ РАЮ

Раздвигая напором девической груди Шелестящую, тесную рожь, К озаренному ль счастью изумрудных безлюдий Ты меня за собою ведешь? Или, впивши всю негу голубого простора, Беспредельностей светлую мощь, Ты введешь меня в сумрак бездыханного бора, И в шептания шелестных рощ? Я иду вдоль тропинок неприметных и гибких, Вижу тонкую спину твою, — И тону и в мечтах, и в предчувствиях зыбких, И в твоем лепестковом раю. Я погибну ли здесь средь росистости пьяной Поцелуем загрезивших трав, В ликованиях зорь, голубой и багряной, В тихой радости детских забав? Иль, очнувшись на кряже своих одиночеств От твоих лепестковых блаженств, Буду снова молиться под клики пророчеств Беспредельному сну совершенств? Ты идешь, вся прямая как поднявшийся колос, Ты не ведала бурь бытия. Никогда не томилась. Никогда не боролась. Никогда не грешила. А я? О, дитя, о, не знай этих бурь беспредельных. Отзвучавшие речи забудь. — О, дитя, колокольчик полей колыбельных, Неужели сошелся наш путь?

IV. НЕЛЬЗЯ ПРОСТИТЬ

Тогда, когда тебя я встретил, Дрожа, ты мне сама открыла Все то безумное, что было, Что было прежде, до меня. Ты помнишь ведь, что я ответил? Я думал, что простить возможно. О, как безмерно, как тревожно Я полюбил, с того же дня! О, как я верил в непорочность, Хотя б души твоей, дрожавшей, Души твоей, к моей припавшей, Все мне отдавшей, полюбя. Но нет, я вижу всю непрочность Любви, которой я поверил. Я все возможности измерил – И отрываюсь от тебя! Не знаю я, как это было. Быть может, долго ты боролась. Или склонилась, точно колос, Или упала, как звезда. Но нет во мне ни грез, ни силы. Я не могу быть оскорбленным, Так оскорбленным, так казненным Тобой, неверная, всегда. Ах, сердце этого боялось. Уже давно в бреду пророчеств, Я видел ужас одиночеств, Сознаний режущую нить. Скажи, зачем ты не дождалась. Ужель ты не могла предвидеть, Что это ведь должно обидеть, Что этого нельзя простить? Быть может, было то весною, В вечерней мгле, в душистом мраке, Когда кругом вставали маки, Самовлюбленные цветы… И он, мой враг, бродил с тобою, – Была ты, как цветок дрожащий, Был он упорный и томящий, Манящий тайные мечты… Проклятье ласковому бреду, Проклятье вашему объятью, Проклятье, вечное проклятье Пусть поразит его, губя! Я позабуду. Я уеду. Ах, ты не знаешь, как я верил. Я все возможности измерил – И отрываюсь от тебя!

V. МНЕ ГРУСТНО

Мне снова грустно. Я не заметил, Как в душу вкралась, как вкралась грусть. Я думал встретить, и я не встретил. Она не хочет. Так что же. Пусть. О ней, неверной, о ней обманной, О ней грустить мне в больной тоске? — В минуту встречи благоуханной, Когда дрожала рука в руке. Я знал, что нежность — одно с пороком, Что грёз стыдливых не надо нам. И я смеялся ее упрекам, И я смеялся своим словам. Их было много, меня любивших, Тех похотливых и теплых тел, Меня обвивших, меня томивших, В ком счастье, счастье найти хотел. Ах, с каждой тот же влюбленный шепот, Сознанье власти – пьянящий бред… И тот же опыт, позорный опыт. Их было много. Их больше нет. На страсть ни разу я не ответил. И вот я знаю все наизусть. Мне грустно, грустно. Я не приметил, Как снова в душу прокралась грусть.

VI. УШЕДШИЙ

Проходите, женщины, проходите мимо. Не маните ласками говорящих глаз. Чуждо мне, ушедшему, что было так любимо. Проходите мимо. Я не знаю вас. Горе всем связавшим доверчивое счастье С ласками обманщиц, с приветами любви! Полюби бесстрастье, свет и самовластье. Только в этом счастье. Только так живи. Тени говорящие дрожавших и припавших, Тянетесь вы медленно в темнеющую даль. Было ль, было ль счастие в тех встречах отмелькавших? Может быть и было. Теперь – одна печаль. В дебрях беспролётных, в шелестах болотных Ты навек погибнешь, если любишь их. Уходи от этих ласковых животных, Ты, что должен выковать озарённый стих. Горе всем припавшим к соблазнам и покою, Горе полюбившим приветную тюрьму. Горе всем связавшим свою судьбу с чужою, Не понявшим счастья всегда быть одному!

VII. НА ГОРНОМ ПУТИ

На каменногорных откосах Ликующий отблеск разлит. – Задумчиво поднял я посох, Ступил на холодный гранит. Открылись мне горные кряжи. Весь мир и тревожен и нов, С тех пор как стою я на страже, Питомец беспечных пиров! Ах, были и пляски, и девы На тех прозвеневших пирах! Гитарно-родные напевы Молили остаться в шатрах. Соблазны ликующих рынков Дарили свой красочный бред, Любил я и мощь поединков, И пьяное счастье побед! И все я сурово отринул. Безжалостно крикнул: прости! Звенящий бокал опрокинул — И вот я — на горном пути. Ненужны мне радости пира И гордого гордая честь. — Несу я сознание мира, Боюсь, что не в силах донесть. Все круче мой путь и безвестней. Весь мир и тревожен и нов. За мной мои звонкие песни Кружатся как рой мотыльков. Толпой прихотливо неровной Они обвевают меня. Они напевают любовно, Они напевают звеня: – «Идешь ты к утесистым кряжам, К сверканиям льдистой страны, Мы людям расскажем, расскажем Твои затаенные сны. Мы будем им ласковой вестью О путнике в горном пути. Мы будем звенящею местью Для всех, кто не хочет идти! Когда же к утесистым кряжам Дойдешь ты в упорной борьбе, Мы людям расскажем, расскажем, Расскажем им все о тебе».

VIII. В КЕЛЬЕ

Упорный дождь. Пригнулись сосны, И стонут тонкие стволы. И меркнет мир, глухой и косный, В захватах властвующей мглы. Упорный дождь. Но в тихой келье Я – затворенный властелин. И мне покорствует веселье Моих рассудочных глубин. Я мир эфиров темно-синий И неожиданных зарниц, – Презрел для вычерченных линий, Умом означенных границ… Я не пойду в поля и рощи, Пригнуться к шелестам травы, Пить беспредельность светлой мощи, Пить ликованья синевы. И темный Город, гулкий Город Я также вольно превозмог, Где мир разорван и распорот Зияньем криков и тревог. Не блеск послушных механизмов, Не мягкий шелест темных рощ, – Но цепь упругих силлогизмов, Ума отчетливая мощь. Ума упорные усилья И озарения минут – Мои восторги и воскрылья, Меня смущенного влекут!.. И вот, в мерцаньи тихих келий, Под мглой затянутых небес, Я – бражник, жаждущий веселий. Я – схимник, жаждущий чудес!

IX. БЕЗЗАКОННИК

Пусть врывается ветер, бушующий, сильный, Пусть врывается ветер в окно! Пусть врывается ветер сюда, где могильно И как в затхлой пещере темно. Я – унылый пещерник, а теперь беззаконник, – Погрязал в созерцательном сне. – Я кричу, я на влажный вскочил подоконник: Пусть врывается ветер ко мне!.. Проходил я безбрежность тревожных сознаний, Я сознанья сплетал, сочетал без конца, И в бреду погружений без просветов и граней Был хаос искажений души и лица. О, я ведал вбиранье соблазнов и бредов, О, я ведал впиванье вещающих книг. Потаенность внемирных обходов изведав, Я к тревожности жутких сознаний приник… И теперь не хочу, не хочу сознаваний. Снова мир упоительно-нов. Я хочу быть свободным для криков, для браней И для солнечно-ярких пиров! Я отброшу, смеясь, власяницу из вервий, Ужас книжных, наваленных груд, Под которыми тихо шевелятся черви, Соработники злобных минут… Ветер, веявший викингам, дружный варягам, Направлявший всем смелым ладью, Эти тучи идут неуверенным шагом. – Дай им силу свою! О, какое блаженство в полетных скитаньях, От планет до планет средь безмирных пространств. В роковых бушеваньях, в опьяненных свистаньях И в срываньях враждебных убранств! Ветер! Ветер! Мой вождь и союзник, Ветер вольных сторон! Я теперь беззакониях, я не узник, не узник. Я свободе опять возвращен!

X. ТРИ ДНЯ

Und missriethet ihr selber, missieth darum der Mensch?

Nietzsche

Пою предсмертные напевы И дни последние живу. И вас, смеющиеся девы, На пир торжественный зову! – И умереть-то без гримас ты Не можешь, богохульный шут! — О, женщины, которым часто, Вслед убегающих минут, Я до конца давал всю душу, Ужель не кажется и вам, Что смертью я своей нарушу Заветы, данные мирам?.. Три дня мы будем править пляски Вслед убегающих минут. — Какие варварские маски! Какой бесчинствующий блуд! В сплетеньях жутко-незнакомых Зажжем мы чадные костры — И грянут в царственных хоромах Мои предсмертные пиры! И я, приговоренный в смерти, Скажу властительную речь: Не надо тлеть, о, верьте! верьте! Но разом своевольно сжечь Все, что судьба нам даровала, В три дня все сжечь, все сжечь дотла. Под визги дев, под шум бокала, Под звон разбитого стекла! Три дня продолжатся беседы И исступленные пиры. — Как ярки будут наши бреды! Как жарки чадные костры! — И умереть-то без гримас ты Не можешь, богохульный шут! — О, женщины, которым часто, Вслед убегающих минут, Все отдавал я, верьте! верьте! Я горд еще и я живу, Когда на пир, на праздник Смерти Я вас торжественно зову!