Толик резко вдохнул воздуху и тут же закашлялся – наверное, от произнесенных вслух великолепных перспектив своего ближайшего будущего. Прокашлявшись, откинулся на спинку стула, отер пот со лба, кинул быстрый взгляд на склонившуюся над своей чашкой Диану. Не почуяв в ее позе ничего для себя угрожающего и искренне желая усилить впечатление, тихо-вальяжно продолжил:

– Да, Дианочка, вот такая у меня жизнь… Не успеваю на рабочем месте и чайку попить! Всем Толик нужен! Толик – туда, Толик – сюда! Как-то раз директор в конце рабочего дня позвонил – останься, говорит, на сверхурочные, надо с тобой, говорит, важный вопрос решить… Ну, я и остался. Так они теперь, представляешь, моду какую взяли? Как срочный вопрос в конце дня образуется – сразу ко мне бегут! Я уж и не рад… Говорю им – не могу, мне домой надо! Меня, говорю, дома жена больная ждет! А они…

– Так, Толик. Все. Хватит. Стоп.

Диана резко выставила перед лицом Толика ладонь, и он тут же замолк, как телевизор, отключенный от сети питания. Казалось, даже лицо выключилось и вмиг подернулось такой же матовой серостью, как погасший экран. Хлопнув глазами, он мотнул головой назад, глянул удивленно поверх ее ладошки.

– Дианочка… Ты чего это?..

– А ничего. Хватит, говорю. И никакая мама не больная, понял?

– Но как же, Дианочка… Как же – не больная? Ты же знаешь…

– Что я знаю? Ничего я не знаю. Еще раз говорю тебе – она не больная!

– Ну да, ну да… В смысле физического здоровья – оно конечно. А насчет остального… Давай мы при маме не будем об этом говорить, Дианочка! По-моему, по отношению к ней это не совсем тактично.

– А я тебе еще раз повторяю: хватит из нее больную делать! Она совершенно здорова, и давно уже здорова! Я понимаю, что тебе это обстоятельство признавать вроде как не с руки, но что делать – придется!

– Не понял… Ты на что это намекаешь? Неужели ты все забыла, Дианочка? Ты же прекрасно понимаешь, что бы с ней было, если бы я тогда не… Вернее, если бы не я… Да ты спроси, спроси у Еленочки, если забыла! Она-то помнит, откуда я ее вытащил, она, в отличие от тебя, все, все помнит!

Резво развернувшись пухлым тельцем, Толик обратил на Елену такой строгий взор, будто хотел пригвоздить ее раз и навсегда к спинке стула. Наверное, со стороны все это выглядело достаточно комично, но почему-то смеяться Диане не хотелось. Наоборот, хотелось поднять руку и хлопнуть его наотмашь по влажной розовой лысинке. Очень хотелось, до судороги в позвоночнике.

– Ну же, Еленочка?! Скажи ей! Чего ты молчишь?! Я жду, Еленочка!

Наверное, она бы не сдержалась и дала волю судорожному душевному порыву, если бы мама не подняла на нее глаза. Не на Толика, а на нее.

Мать и дочь смотрели друг другу в глаза недолго – может, долю секунды всего. Однако и доли секунды хватило для чудесной метаморфозы – Диана могла дать голову на отсечение, что эту метаморфозу в материнских глазах разглядела! Чудом растаяла, растворилась в них мутная болотная ряска, уступив место прежней изумрудной зелени, и даже искорка смешинки в них промелькнула, та самая, прежняя, мамина. И задрожал – о, чудо! – маленький округлый подбородок, знаменуя благодатную живую эмоцию. Может, улыбку, может, слезы. А может, и гнев.

– Еленочка… Еленочка, тебе плохо, да? – сунулся было к ней Толик, с осуждением косясь на Диану. – Не надо так волноваться, Еленочка, что ты…

С шумом отодвинув от себя стул, Елена встала. Хотя вернее будет сказать – поднялась в полный рост. Глядя на Толика сверху вниз, она проговорила тихо и спокойно, даже несколько устало:

– Толик, тебе надо уйти. Прямо сейчас, пожалуйста. Прости, но я не люблю тебя. Совсем.

Наверное, шлепок Дианиной ладони по лысинке Толик перенес бы гораздо мужественнее, чем это неожиданное заявление.

Слегка скукожившись и втянув голову в плечи, он засуетился взглядом по кухне, потом обмяк, хлопнул пару раз белесыми ресничками, вздохнул и выпустил на лицо привычное, но, видимо, подзабытое им же самим выражение мудрого страдания.

– А это знаю, давно знаю, Еленочка… Знаю, что не любишь. Да разве я когда-то требовал от тебя любви, Еленочка? Что ты…

– Я прошу тебя, Толик. Уйди.

– Успокойся, Еленочка, тебе очень вредно волноваться… Хочешь, я тебе лекарство принесу?

На фоне ровного и твердого Елениного голоса его слова прозвучали по меньшей мере несуразностью, и в наступившей паузе повисла над их головой большая неловкость. Диана сидела, опустив глаза в стол, боясь растечься жалостью к маленькому человеку Карандышеву, но в следующий уже миг, когда маленький человек Карандышев снова заговорил, от жалости и следа не осталось.

– Интересно, однако… Как же ты говоришь – уйди? И куда это ты мне прикажешь уйти, Еленочка? Ты же прекрасно знаешь, что идти мне некуда! Нет, я никуда отсюда не пойду! Я понимаю, что ты разволновалась относительно приезда дочери, но чтобы такое заявить – это уже слишком!

– Уходи, Толик.

– Куда, я тебя спрашиваю?! Я что, на вокзале должен жить? Подумай сама, что говоришь! Да если б не я…

– Ну почему – на вокзале? К маме своей поедешь, – невозмутимо проговорила Елена.

– К маме? Ты сказала – к маме? Но, Еленочка… Мама же за городом живет! Два часа на электричке! А мне завтра к девяти на работу! И я не понимаю вообще – при чем здесь моя мама? Если она что-то тебе сказала обидное, то это совсем не значит…