Нас быстро зарегистрировали, пропустили через баню, наши личные вещи, включая комсомольские билеты и фотографии семей и родных, должны были отдать после бани. Но меня и ещё одного парня с нашего завода вызвали чуть ли не голыми, одели наспех в форму и предложили выбрать по мотоциклу из стоявших за оградой машин. Два командира связи ждали нашего выбора, и, как только мы завели моторы, нам приказали спешно ехать с этими командирами на заднем седле в расположение штаба части, находящейся в Финляндии. Мы не успели даже принять присягу!

Не могу вспомнить, была это 21-я или 27-я дивизия, но поздно ночью мы прибыли по назначению. Меня забрал к себе начальник штаба, а мой приятель по заводу попал к кому-то другому [2] .

Без всякой передышки, не считая перекус с хлебом и водой, мне пришлось возить моего командира по холмам и дорогам Финляндии дня три безостановочно. Никто не обращал внимания на то, что я даже не умел отдать честь встречавшимся по дорогам командирам, все куда-то торопились. Вернувшись в штаб дивизии, мне удалось подкачать шины, пополнить масло и бензин и вздремнуть несколько часов. Я с горечью думал о том, как получить назад мой комсомольский билет и мои наручные часы, доставшиеся мне от моего деда по бабушке. Мне обещали навести справки, но это не было важнейшим в то время и гадать время приходилось по солнцу. Комсорг дивизии уверил меня, что билет будет в моих руках, как только он запросит его в военкомате, а теперь мне надо подумать о подаче заявления о приёме в кандидаты члена партии:

— Таким, как ты, надо подавать пример другим, — было сказано мне.

Ездил я по дорогам Финляндии от одного озера к другому, ходил в разведки, и подвозил всё — от приказов частям с ещё не налаженной связью и до пакетов первой медицинской помощи на один наблюдательный пост, устроенный на верхушке холма, куда попадали пули финских снайперов. Приходилось ездить и в тыл. Позволял я себе оставаться на несколько часов отдыха в местах, где «народное ополчение» рыло глубокие противотанковые рвы поперёк дорог. Бедные девушки и женщины, студентки вузов и технических училищ, копали, носили цементные блоки и сваренные рельсы. Всё это закапывалось на дне рва и должно было задержать враждебные танки. (Почему никто не подумал о том, как легко было объехать эти рвы со стороны?) Ни отдыха, ни подкрепления получить у этих замученных, голодных и холодных, в лохмотьях их собственной одежды, порою без обуви, работяг было нельзя. Я отдавал им те крохи, что были у меня в седле мотоцикла, как «неприкосновенный запас».

И вот однажды мой командир вызвал меня к себе и вручил мне конверт, адресованный начальнику штаба какой-то дивизии на Ленинградском фронте (вспомнить теперь не могу, так как мне не удалось достичь места назначения. Ну, об этом после).

Я должен был сопровождать грузовик с какими-то пакетами, завёрнутыми в плащ-палатки и крепко завязанными верёвкой. Ехать надо было через Ленинград, и у меня с шофёром было разрешение переночевать в городе на Неве.

Ехать пришлось нам несколько дней — то дорога разворочена, то бензина достать невозможно. В одном месте нас задержали, чуть ли не силой, заставив подвозить железнодорожные шпалы для бункера. Наконец, под вечер, остановил мой шофёр наш грузовик у парадного дома номер шесть по ул. Плеханова (б. Казанская), и я, расставшись с ним до утра, взбежал по лестнице на четвертый этаж, в квартиру 44.

В квартире было темно и холодно, была осень. Я встретил соседей по квартире — супругов Мессере. От них я узнал, что бабушка уже умерла и похоронена. Мария, та молодуха, смотревшая за ней, где-то копает окопы, а Мери Крих (немка по рождению) была арестована.

Я вышел на улицу, таща за собой мою винтовку, зашёл в подворотню следующего дома (№ 8) и постучал в дверь квартиры, где жила моя одноклассница Зоя Тимофеева. Это была чудная девушка с очень спокойным характером, в которую, как говорит песня, «все парни были влюблены…»

Позвал я её к себе, заварил чаю с помощью соседей и, поделившись с ними рыбными консервами, армейскими сухарями и сахаром из моего дорожного пайка, провёл всю ночь в разговорах с ними, а потом и с Зоей.

Наутро, услышав гудок машины внизу, расстался я с Зоей, договорившись встретиться с ней на фронте. Ни слёз, ни жалоб, ни вздохов, только возмущение и проклятья против напавшего на нас врага, с полной уверенностью, что мы победим!

Должен сказать, что супруги Мессере в этих патриотических высказываниях не участвовали. Они ушли часов в двенадцать ночи, оставив нас с Зоей одних, продолжать нашу, абсолютно платоническую, встречу.

Грузовик с замаскированными фарами двинулся в путь. Опять, с многочисленными проверками, покрыли мы около двухсот километров пути и попали под ужасную бомбёжку в Новгороде.

Горели дома и избы, разбросанные обозы с развороченными телегами и машинами загораживали проезд. По обочинам дорог валялись туши убитых лошадей.

Налётов было несколько и, поставив грузовик под ветви плакучей ивы, шофёр и я разбежались по сторонам дороги. Он залез в железную трубу диаметром с полметра, а мне пришлось шлёпнуться наземь у стены бревенчатого дома.

Лежал я на спине и смотрел на пикирующие бомбардировщики с ненавистной свастикой по бокам. Можно высчитать угол падения бомбы, и, если по твоим расчётам, «вот эта может приземлиться близко», даже перекатиться или попробовать перебежать чуть в сторону. Ну, это, конечно, личная теория, а не по военному уставу.

Вот так оно и было, но не совсем! Чудовище в воздухе пикировало прямо на меня! Я смотрел на приближающее рыло «Штукаса» и вместо перебежки на другое место, просто «прилип» спиной к земле и затаил дыхание.