Я не случайно так много пишу о доме, вообще о личном. Там, в Берлине, может, именно это стало для меня самым важным в жизни. Белка, Андрюшка, старики-родители, Татьяна, тоска по друзьям, мечты о простом человеческом счастье. Плевать мне было на счастье для всего человечества, а особенно на методы его достижения. Хотя именно об этом я писал свой роман — по впечатлениям бурного девяносто пятого. Татьяна ещё тогда предрекала мне, что я не смогу больше писать, едва окунусь в круговерть мировых проблем и взвалю на себя ответственность за миллионы людей. И я решил доказать себе и ей, что сумею остаться писателем и просто человеком — отцом, мужем, любовником. Они меня обманули, я все ещё не имел права стать обратно Разгоновым. Де юре. А де факто я уже стал им. Какая разница, что теперь и жена приучилась звать меня Сережей — всегда, даже дома, даже в постели, — чтобы где-нибудь потом, на людях не брякнуть, что я Миха. В общем, это были мелочи. Я все равно жил как Разгонов, а не как Малин. Занимался ли я делами? Смотря, что называть этим словом. Политикой больше не занимался. Принципиально. Спортом и стрельбой для поддержания формы — да. Продолжал изучать языки, это меня по-настоящему увлекало. Часами просиживал в библиотеках, благо с ними в Берлине проблем нет. А ещё рискнул вложить часть своих денег в акции нескольких промышленных предприятий, а поскольку суммы это были впечатляющие, то иногда бывал приглашаем на заседания совета директоров. Пытался потихонечку разбираться в экономике цивилизованного мира. Белка мне в этом помогала — у неё был короткий, но яркий, совершенно уникальный опыт работы в российской бандитской экономике и, кстати, собственный счет в швейцарском банке, открытый ещё в бытность её директором филиала у Евгения Кузьмина в некогда могучей финансовой империи.

По заданию вышестоящих товарищей меня и Ольгу обвенчали в Женеве в кальвинистском храме, так что теперь мы были во всех отношениях образцовой семьей. И в быту, разумеется, у нас был общий кошелек — вплоть до покупки автомобилей и земельного налога, но в больших экономических играх Ольга свои сотни тысяч с моими миллионами путать не хотела — на всякий случай. Я хорошо понимал её и не обижался. Дело не в изменах и возможном разводе — в конце концов, раздел имущества — процедура хоть и нудная, но стандартная, можно сказать, рутинная для любого суда. Дело заключалось в другом. Просто как Сергей Малин я был фигурой слишком эфемерной: сегодня цвету и пахну, а завтра — пиф-паф! — и нету суперагента Ясеня. Опять застрелили. Причастных, конечно, убивают дважды, но ведь убивают же, и кошачий вариант с девятью жизнями никому из нас пока не светил. А стану ли я когда-нибудь преуспевающим романистом Разгоновым — оставалось совершенно не понятным.

Вот таким и был яркий, пестрый, причудливый фон, на котором поздней осенью девяносто седьмого года меня шандарахнуло дважды — сначала машиной по машине, а затем внезапным появлением Кедра в моем доме.

Кончилась спокойная жизнь — начиналось что-то совсем другое. Я пока не понимал, что именно, а главное совершенно не хотел понимать. Но все равно предложил радушно:

— Заходи, Женька! У меня коньяк есть ну о-очень хороший!

— У тебя в доме достаточно чисто? — спросил Кедр уже через пять минут от начала нашего общения.

— Ну, знаешь, — начал было я, — по немецким понятиям… А вообще-то, мы взяли домработницу.

Потом перехватил его взгляд и, наконец, понял. Включился.

Разумеется, я благополучно завершил свой пассаж о домработнице. Но, едва вручив гостю огромный фужер с янтарной лужицей на донышке («Угощайся, дорогой товарищ!»), почти без паузы предложил немного прогуляться.

От коньяка Кедр, кстати, совершенно обалдел, заявив, что в такой день, в такое время и в такой обстановке не время наслаждаться «Луи XIII-м», что писатели вообще все пижоны и сибариты, а я не рискнул рассказывать, откуда взялся этот диковинный напиток. Раз уж такие подозрения начались… Мог ли я сказать самому себе с уверенностью, что на всех этажах нашего замечательного дома уже не понаставили жучков? Конечно, не мог. А дурацкий случай на Адлергештель мог быть связан напрямую с визитом Кедра, и зачем же, скажите, так подставляться?

В общем, ещё через пять минут мы вышли на свежий воздух и между крыльцом и стеною гаража я тихо спросил:

— Неужели все настолько серьезно?

— Более чем, — ответил Кедр.

— В таком случае айда на шлюзы, — предложил я.

— А машина у тебя в порядке? — поинтересовался Женька, вложив максимум подтекста и в этот вопрос.

И тут я вспомнил, что машины у меня нет совсем. Я же приехал домой на электричке, а Белка вернется только к вечеру.

— Пойдем до шлюзов пешком, дорога приятная, а там вообще дивное место! Я просто обязан тебе его показать!

— Прекрасная идея, — буркнул Кедр, — особенно, если учесть, что на улице дождь.

— Ерунда, — возразил я, — у меня зонтик есть. И вообще, оттуда возьмем такси — здесь-то все равно никто не ездит — и махнем к тебе в отель.

— А ты уверен, что я остановился в отеле? — спросил Жуков.

— Тогда где же? — обалдел я.

— Вообще нигде, нет у нас времени, брат, останавливаться. Всегда в движении, понимаешь…

— «Старость меня дома не застанет — я в дороге, я в пути!» — исполнил я, подражая голосу Владимира Трошина. — Врешь ты все, в костюме берлинского мусорщика из другой страны не прилетают.

— А я переоделся в клозете аэропорта Тегель…

Вот такой чудесный, очень содержательный диалог, если не сказать дуэт мы и вели, покуда петляли меж домов поселка, но это была уже явная перестраховка: видимой слежки за нами не наблюдалось, а направленные микрофоны, бьющие на сто метров и дальше — это уже явная экзотика.

— Ну, и в чем же дело? — поинтересовался, наконец, я, когда всякое жилье осталось позади и мы бодро зашагали по идущей через парк пустынной Годберзенштрассе.

— Они нашли твой тайник, — сообщил Кедр бесцветным голосом.

— Какой тайник? — обалдел я.

— Тот самый.

Господи! Но это же полный бред. Тайник в действительности был не мой, а малинский, сконструированный в его квартире чуть ли не пятнадцать лет назад, ну, в общем, сразу же, как Сергей возглавил российский филиал службы ИКС. На черта он был ему нужен — этот шкафчик в сортире — не понятно. Там отдыхали какие-то тетрадки Малина с его юношескими виршами, размышлениями, черновиками переводов, а также пара шифровальных блокнотов сомнительной актуальности и один деловой ежедневник. Именно в нем Кедр и обнаружил предсмертное стихотворение Ясеня в те страшные августовские дни. До сих пор не понимаю, как это у профессиональных чекистов хватило ума, изучив весь набор чудаковатых бумаг, положить их обратно практически в полном объеме? Только шифровальные блокноты пунктуально сдали в архив по описи. Остальное не тронули, словно сакральные символы, погруженные в своего рода гробницу. «Все-таки в нашей доблестной службе по преимуществу состоят шизики, а не контрразведчики», — подумалось в очередной раз.