Катинка, как всегда, тоже была в курсе.

– Бедная, бедная Германия, – добавила она.

На какое-то время воцарилось общее молчание. Я взглянула на остальных и пришла к заключению, что все, кроме меня, знали значение этого слова и скорбели о судьбе бедной Германии. Потому что, оказывается, еще есть люди, не слышавшие этого слова.

– Ну да, – произнесла я наконец, чтобы хоть как-то разрядить молчание и поднять настроение присутствующим. – Ведь не каждый умеет играть на музыкальных инструментах.

Все уставились на меня.

– Что? – резко спросила Катинка.

– Это была лишь шутка, – пробормотала я.

Катинка не поверила мне.

– Только не вздумай сказать, что ты тоже не знаешь.

– Конечно, знаю, – пошутила я снова. – Если я вчера целый день только тем и занималась, что «реюссировала» молодые бегонии. Адская работка, скажу вам.

Лицо Катинки сделалось пунцовым.

– Ну, будь же серьезной, скажи, ты ведь знаешь, что оно значит.

– Можешь предложить мне четыре варианта ответа, – отбывалась я, чтобы ненароком не оказаться лишенной жизни.

– Но это же не может быть правдой, – приставала ко мне Катинка. – Ты что, и в самом деле не знаешь?

– Ну и? – устало ответила я. – Это же не «реюссирует» из меня свинью.

Прошло больше получаса, прежде чем Штефан и Оливер вернулись из кабинета свекра. Я внимательно рассматривала их, но они выглядели совсем не так, как люди, только что сорвавшие крупный куш в казино. Они даже не выглядели как игроки, сделавшие хоть одну правильную ставку. Как жаль.

– Олли, мы можем ехать домой? – только и спросил Штефан.

Я тотчас поднялась, прежде чем Эберхард и Катинка успели вспомнить еще какой-нибудь вопрос из той игры, типа: какой из Северо-Фризских островов является самым крупным. («Пойдем же, Оливия, это как-никак вопрос о двух тысячах евро!»)

– Я лишь попрощаюсь с твоим отцом.

– Не обязательно, – резко произнес Оливер. – Он прилег немного отдохнуть.

– Что, прямо сейчас? – обеспокоенно спросила Катинка, – Но ведь еще только половина двенадцатого. Уж не заболел ли он?

Штефан фыркнул:

– Не беспокойся, сестренка. Наш папочка доживет до ста лет. – Однако это прозвучало не так, словно он был особенно рад сказанному. – Пойдем же, Олли, у нас есть еще дела дома.

Эвелин и Оливер покинули дом вместе с нами. Я не испытывала особых угрызений совести от того, что оставила Катанку и Эберхарда наедине с неубранным после завтрака столом, настолько они достали меня своими разговорами об игре «Кто хочет стать миллионером?». Катинка бросила мне что-то вслед, прозвучавшее как «бедный Боркум». [10]

– Что такого сверхсекретного поведал вам Фриц? – спросила я, когда мы выходили из дома. – Много ли он решил дать?

Сказать, что я сгорала от любопытства, значит ничего не сказать. Но ни Оливер, ни Штефан мне не ответили.

– Следовало бы поместить старика в психушку, – процедил сквозь зубы Штефан.

А Оливер пробормотал:

– Старый неврастеник. Совсем сошел с ума.

– Скажите же нам хоть что-нибудь, – вступила в разговор Эвелин.

– Собирается он дать денег или нет? – добавила я.

– И да и нет, – ответил Штефан.

– Смотря как будем себя вести, – добавил Оливер и уселся в свой серебристый блестящий «Z4». [11]

Эвелин заняла место рядом и на прощание изобразила на лице такую гримасу, словно приступ боли разом поразил все ее зубы. Как бы то ни было, но выглядела она действительно усталой. Я кивнула в ответ с сочувствующим выражением, так как мне пришло в голову, что если они заведут ребенка, им придется продать машину, ведь в ней не было предусмотрено место для детского сиденья. Может быть, эта проблема тревожила ее сердце.

– Теперь скажи наконец! – воскликнула я, когда мы уселись в свой раздолбанный универсал (если бы его пришлось продавать, у меня бы сердце не екнуло). – Что вам поведал Фриц?

Штефан в ярости повернул ключ в замке зажигания.

– Что ему постоянно стыдно за нас, что мы законченные неудачники, не умеем обращаться с деньгами, что у нас ни на кого и ни на что нет чутья, – все, что есть на самом деле.

– Да-да, – нетерпеливо перебила его я. – Это он всегда говорит. Но почему сегодня высказал все это за закрытой дверью? Он замыслил что-то недоброе?