Шрифт:
– Только тогда?
– Только тогда. Но старших мало. Остальные всегда умирают. Так заведено, ведь много старших не нужно. Быть может, - сказал он задумчиво, - после того, как ты спел нам, все будет по-другому? Мы все станем старшими? Мы войдем к вашим женщинам и обнимем их. Ах, как хорошо ты спел про любовь, маленький Фома!
В подтверждение своих слов он поднес к губам кончики пальцев.
– Погляди, Ингкел, - сказал тогда Фома, - мне плохо видно, но я слышу какой-то шум в ивняке.
И когда Ингкел привстал в лодке, вытягивая шею, он поднял свой шест и с размаху ударил Ингкела по беззащитному затылку. Ингкел мягко осел, голова свернута набок, глаза открыты, и тогда Фома подхватил его на руки, пристроил его голову себе на колено и ладонью закрыл ему глаза.
– Я люблю тебя, Ингкел, - сказал он… …Он перегнулся через борт и положил Ингкела на воду. Тот мягко погружался на неглубокое дно, волосы шевелились, точно водоросли, руки и ноги, обтянутые рыбьей кожей, сквозь зеленоватую воду были сами как белые рыбы-ленты. Лицо его, просвечивающее сквозь зелень, было мирным и нежным. Потом над ним сомкнулась тьма.
Фома тихо запел:
Что за воин лежит на дне, ноги его в тени, его голова в огне, ныне, о воины Дельты, настали черные дни, я сам затворил ему веки, кто позавидует мне?Он взял охапку копий и высыпал их в воду; копья легли на дно, взбаламутив ил, и он больше не видел лица Ингкела. Он ударил шестом, и лодка, которая стала легче на одного воина, рванулась вперед по нейтральной полосе чистой воды… …Наблюдательная вышка была защищена высокой сеткой из колючей проволоки. Прожектор на башне - точно круглая луна за пеленой туч, глядеть на него было не больно, а в голове вместо медного гонга звучал тихий звон разбивающегося стекла.
Словно падала и разбивалась ваза, красивая разноцветная ваза с Суши, которую он в детстве взял в руки, чтобы налюбоваться как следует, и не удержал.
Он, по-прежнему подняв лицо к прожектору, встал в лодке, расставив ноги, чтобы не упасть, и закричал:
– Эй, на вышке!
– Стой, где стоишь!
– прокричали с вышки.
– Кто ты такой, парень?
Прожектор чертил дугу света, открывая чужим взглядам одежду из рыбьей кожи, его собственную бледную кожу и волосы, подвязанные, как для битвы.
– Перевертыш!
– сказал он.
Рядом раздался всплеск. Пуля ушла под воду, окруженная серебряными пузырьками. «Следующая уже не будет просто предупреждением», - подумал он.
– Сюда идут кэлпи, - крикнул он, и лодка плясала на волнах в свете прожектора, - много кэлпи! Объявляйте тревогу! Тревогу всем! Всем постам! Поднимайте вертолеты!
– Что ты врешь, парень!
– крикнули ему с вышки.
– Они сроду не нападали открыто. А вчера мы задали им такого жару, что они не скоро очухаются.
– Я говорю правду, - крикнул, захлебываясь слезами, маленький мальчик в нем.
– Пожалуйста, поверьте! Сюда идут кэлпи, они всех убьют, их много, я сам видел…
– Я открываю ворота, - сказал голос.
– Проходи, только быстрее.
Заскрипел ворот, и секция решетки поднялась настолько, чтобы в нее мог, пригнувшись, проскочить человек на лодке, и вновь опустилась.
Он зачалил лодку у подножия вышки; наверх вели железные скобы, они оставляли на руках следы ржавчины. «Сколько железа, - подумал он, - зачем столько железа, когда можно договориться с деревом?»
– Стой спокойно, парень, - сказали ему.
– Руки за голову! Чужие руки быстро, профессионально обшарили его.
– Так и стой! Если ты вырос у кэлпи, они могли научить тебя всяким чудным штукам…
– Я бард, - сказал он, - бардов не учат убивать. Но сейчас сюда придут кэлпи, тысячи кэлпи, и каждый умеет убивать. Пожалуйста, свяжитесь с остальными постами, ну пожалуйста!
Один из дежурных пожал плечами и сел к рации. Фома видел только его спину и голову в венце наушников. Остальные по-прежнему держали Фому под прицелом.
– Я опередил их ненамного, - сказал он.
– Они скоро будут здесь. И они готовы умереть.
– Это мы им обеспечим, - пообещал дежурный. Далеко за горизонтом взвыла первая сирена, вскоре все пространство вокруг оказалось пронизано их ядовито-желтым пунктиром.
– Ну вот, все в порядке. Объявлена общая тревога. Почему ты плачешь, парень?
«Я дважды предатель, - думал Фома, - сперва, потому что я пел для них, а теперь, потому что убиваю их. Но лучше так… потому что они самоубийцы, они готовы умереть и умрут, но мой отец останется жив. И никто не примет мою маму за дочь-сестру».