Шрифт:
– Ну ты даешь, Юхан, - сказал посетитель, - сроду бы не подумал… Кстати, - добавил он задумчиво, - раньше и вправду вода была слаще…
– Это потому, что ее лелеяли кэлпи, - сказал Фома.
– Грозные кэлпи. Нежные кэлпи.
– Ну вот, опять завелся, - сокрушенно сказал Юхан.
– Хрен знает, что они сотворили с ним, эти жабы. Пора домой, Фома. Ты найдешь дорогу? Ночь ведь уже.
– Мне что ночь, что день, все едино, - Фома обратил к нему затянутые жемчужной пленкой глаза.
«Я обманул их, - думал он, пробираясь к выходу, - я обманул их… Я пел им о красоте королевы. Я пел, чтобы поселить у них в душах тоску о чуде. Но где-то там, где нет времени, куда не дотянутся ваши руки, ваши ружья, языки вашей нефти, где-то там, в дебрях запретного острова, который везде и нигде, лежит она, огромная, разбухшая, бессловесная, с маленьким белым лицом, с пустыми глазами, и рожает… рожает… и две дочери-сестры, так похожие на ту, какой она была когда-то, принимают роды. И старейшины-фоморы, те, кто уцелел в последней битве, лелеют новый приплод… и, о королева, моя королева, я знаю, я знаю, что у некоторых твоих детей будут русые волосы и светлая кожа… как у меня, как у меня… И им не нужен будет бард, чтобы спеть, потому что они сами могут сложить себе песню.
И рано или поздно им окажется тесно на запретном острове, и они вновь выйдут в Дельту. И дочери-сестры с ними, чтобы учить их, чтобы пестовать, чтобы отбирать новых старейших, будущих отцов нового приплода…
И новое воинство будет грознее прежнего… и так будет, пока не исчезнет разница между кэлпи и людьми…
Я сделал все, что нужно. Песня сложилась.
И быть может, я еще успею обнять ее, молодую, обновленную, ее копию, ее сестру, в сущности - ее саму. Ибо все королевы - в сущности одна королева.
Ведь время на запретном острове выкидывает странные штуки».