Шрифт:
— Ты уезжаешь?
— Да! То есть нет… Фолькенец забирает меня на одну небольшую операцию… В Днестровских плавнях разбежался целый эшелон. Самоубийцы! Решили погибнуть от голода в камышах, лишь бы не ехать в Германию. Но их быстро выловят — в распоряжении Фолькенеца два батальона… Да! — вдруг вспомнил он и, достав из кармана пачку денег, положил на край стола. — Обязательно приоденься. Может быть, нам придется кое-где появляться вместе. Ведь ты моя спасительница, и мои друзья хотят на тебя взглянуть.
Он опять поцеловал ее в щеку и вышел. Когда его шаги затихли, Тоня приоткрыла дверь, осторожно выглянула на лестницу. Никого!.. Быстро накинув пальто, она выбежала на улицу.
Она давно уже приучала себя не верить обманчивой тишине улиц, прохожим, как будто спешащим по своим делам. До квартиры, где ее ждала радистка, было всего несколько кварталов, напрямик — пять минут ходьбы, но Тоня петляла по городу больше часа, заходила в магазины, посидела в сквере и даже вошла в раскрытые двери церкви. А через два часа на столе Савицкого лежало расшифрованное сообщение о том, что в плавни направлено два батальона карателей, которых возглавляет полковник Фолькенец.
Савицкий приказал немедленно радировать в плавни, чтобы там приготовились к встрече с противником.
Имя полковника Фолькенеца ему уже было знакомо. О существовании этого полковника он узнал совсем недавно, но проявлял к нему все нарастающий интерес.
Глава седьмая
Какая дьявольская пытка три часа томиться вжатым в дрезину, чувствовать, как острый угол ящика с пулеметными лентами вгрызается тебе в бок, и молчать, тревожно посматривая в узкую щель на заброшенные поля, которые печально проносятся мимо в безжизненном однообразии!
Стучит, гремит и подпрыгивает на стыках рельсов бронированный корпус. Он может защитить от пуль станкового пулемета, но если под рельсами взорвется мина, то этот чертов гроб на колесах закувыркается с насыпи, и, пока он еще будет лететь, все головы расколются, как тыквы, о бесчисленные железные выступы.
Скоро ли наконец эти плавни?! Плавни, которым, говорят, нет ни конца ни края. Добраться бы хоть до них живыми!
Леона раздражали поблескивающие в сумерках очки Фолькенеца, сидевшего рядом со Штуммером позади пулеметчика; раздражала напряженная спина Штуммера в зеленой шинели, заслоняющая передний люк, так что невозможно было рассмотреть, что же делается впереди.
Три часа в обществе Фолькенеца! Нет, пускай они и считаются друзьями, столь длительное пребывание рядом вселяло в Леона ощущение смутной тревоги.
Удивительно, как мало Фолькенец похож на военного! А ведь Канарис считает его одним из лучших своих разведчиков. Об этом как-то проговорился командующий немецкой армией генерал фон Зонтаг. Интеллигентная улыбка, бледное, всегда тщательно выбритое лицо, очки без оправы, с двумя золотистыми дужками, светлые приветливые глаза, в которых лишь изредка мерцают гневные искорки, — невероятно, как за такой внешностью может таиться столь зловещая сущность.
Гестаповец Штуммер формально не подчинен Фолькенецу, но, конечно, понимает свою зависимость от него. И он отдает должное опыту полковника, старается подражать ему, даже его манерам.
С тех пор как Леон так счастливо бежал из плена, в его жизни словно бы ничего не изменилось, он вновь стал офицером связи между румынским и немецким штабами, а фон Зонтаг не только не лишил его своего доверия, но наоборот — сам обратился к румынскому командованию с просьбой представить Петреску к награде. Впрочем, может быть, именно поэтому Леон так и не получил ордена: начальник штаба генерал Манулеску не терпел вмешательства немцев в его дела и по возможности решительно этому противодействовал.
Леон вспомнил ту трудную минуту, когда одно его слово решало судьбу Тони. Уличив ее во лжи, он предал бы ее. Но ведь она спасла ему жизнь! Нет, ни Штуммеру, ни Фолькенецу никогда не понять ужаса, который пришлось ему пережить в маленькой хатке на краю безвестной деревни. Нет, им неведомо, как останавливается сердце и холодеет тело при звуке приближающихся к дверям скрипучих шагов. А ночное бегство по полям… А «ничейная» земля, к которой оба они прижались, преследуемые огнем с двух сторон… Ведь это же огромная жизнь!..
В конце концов, он и на самом деле не знает, из какой деревни они бежали. Туда его привезли почти в беспамятстве, а обратно он пробирался во мраке, с раскалывающейся от боли головой. И он вообще ничего не утверждает, кроме того, что его должны были расстрелять, а русская девушка Тоня его спасла!
Впрочем, обо всем этом ему не хотелось думать. Не хотелось думать и о том, что его ожидает в плавнях. Да, в невеселую командировку он угодил! Когда он сказал Тоне, что Фолькенец берет его с собой на небольшую операцию, он и сам верил в безнадежность положения тех, кто прятался в плавнях. Он считал, что голод и холод вынудят их всех с повинной вернуться к эшелону.