Мазепа
вернуться

Байрон Джордж Гордон
Шрифт:

VII

«Любил я; стал любимым вдруг… Вам, государь, слыхал я, — тот Плен сладкий чужд. Я мой отчет О смене радостей и мук Прерву: вам пуст казался б он. Но ведь не всякий прирожден Страстями править (иль страной Как вы — и заодно собой). Я — князь (иль был им); мог послать Десятки тысяч — умирать Там, где велю. Но над собой Я власти не имел такой. Да, я любил и был любим; По правде, счастья выше — нет, И все же, наслаждаясь им, Доходишь вдруг до мук и бед. Все встречи — втайне. Час ночной, Что вел меня в ее покой, Был полон огненной тоской, Дней не видал я и ночей, Лишь час; он в памяти моей Доныне несравненным сном Живет: и я отдать бы рад Всю Украину, чтоб назад Вернуть его, стать вновь пажом, Счастливцем, кто владел одним: Лишь сердцем нежным, да мечом; Кто был, чужой дарам земным, Богат здоровьем молодым. Видались тайно мы. Иной Находит в том восторг двойной. Не знаю! Я бы жизнь отдал, Когда б ее моею звал При всех, — пред небом и землей! Я часто горевал о том, Что встречи наши — лишь тайком.

VIII

«За парочкой всегда следят Глаза чужие… Мог бы ад Быть полюбезней… Но навряд Был сатана тут виноват. Не заскучавший ли ханжа Благочестивой желчи дал Исход, от зависти дрожа?.. И раз лазутчиков отряд Вдруг ночью нас поймал! Был вне себя от гнева граф; Я — без меча; но и представ С мечом, в броне до самых пят, Толпою все ж бы я был смят. Уединенный замок; ночь; Глушь деревенская; помочь Кто мог бы мне? Дожить до дня Я и не думал: для меня И миги сочтены. С мольбой Воззвал я к деве пресвятой Да к двум иль трем святым; свой рок Приняв, сколь ни был он жесток. Рой слуг меня во внешний двор Повел. С Терезой разлучен Был навсегда я с этих пор. Представьте же, как был взбешен Наш гордый непреклонный граф! И он, по совести, был прав: Боялся он, чтоб наша связь В потомстве не отозвалась; Бесился, что запятнан герб, Что родовая честь ущерб Несет, что древняя семья Вся происшествием таким Оскорблена с главой своим: Он твердо верил, что пред ним Склонен весь мир, и первый — я. Ах, черт! С пажом! Будь то король, Ну что ж, куда ни шло, — изволь! Но паж! Сопляк!.. Я гнев понять Мог — но не в силах описать!..

IX

«— Коня сюда! — Ведут коня. Нет благородней скакуна! _Татарин_ истый! Лишь два дня, Как был он взят из табуна. Он с мыслью спорил быстротой, Но дик был, точно зверь лесной, Неукротим: он до тех пор Не ведал ни узды, ни шпор. Взъероша гриву, опенен, Храпел и тщетно рвался он, Когда его, дитя земли, Ко мне вплотную подвели. Ремнем я был к его спине Прикручен, сложенным вдвойне; Скакун отпущен вдруг, — и вот, Неудержимей бурных вод, Рванулись мы — вперед, вперед!

X

«Вперед! — Мне захватило грудь. Не понял я — куда наш путь. Бледнеть чуть начал небосвод; Конь, в пене, мчал — вперед, вперед! Последний человечий звук, Что до меня донесся вдруг, Был злобный свист и хохот слуг; Толпы свирепой гоготня Домчалась с ветром до меня. Я взвился в ярости, порвал Ремень, что шею мне сжимал, Связуя с гривою коня, И на локтях кой-как привстал, И кинул им проклятье. Но Сквозь гром копыт, заглушено, К ним, верно, не дошло оно. Досадно!.. Было б сладко мне Обиду им вернуть вдвойне! Но, впрочем, мой настал черед: Уж нет ни замка, ни ворот, Ни стен, ни подвесных мостов, Мостков, бойниц, решеток, рвов; В полях ни стебелька; жива Одна лишь сорная трава Там, где очаг был. Будь вы там, Ни разу б не приснилось вам, Что был тут замок. Видеть мне Ту крепость довелось в огне, Как падал за зубцом зубец, И тек расплавленный свинец Дождем с обуглившихся крыш! Нет, — месть мою не отвратишь! Не чаяли они, гоня Молниеногого коня Со мной на гибель, что опять, С десятком тысяч скакунов, Вернусь я — графу честь воздать, Раз он пажей катать готов! Он славно пошутил со мной, Связав со взмыленным конем; Ему я шуткою двойной Недурно отплатил потом: Всему приходит свой черед, И тот, кто миг подстережет, Возьмет свое. Где в мире путь, Которым можно ускользнуть, Коль недруг жаждет счеты свесть И в сердце клад лелеет — месть?

XI

«Вперед, вперед — мой конь и я На крыльях ветра! След жилья Исчез. А конь все мчался мой, Как в небе сполох огневой, Когда мороз, и ночь ясна, Сияньем северным полна. Ни городов, ни сел, — простор Равнины дикой, темный лес Каймой, да на краю небес Порой, на смутном гребне гор, Стан башни: от татар они Хранили степь в былые дни, И все. Пустыня. Год назад Турецкий тут прошел отряд, А где спаги оставил след, [9] Травы в лугах кровавых нет. Был сер и дымен небосвод; Унылый ветр стонал порой, И с ним бы стон сливался мой, Но мчались мы — вперед, вперед И глох мой вздох с моей мольбой. Лил ливнем хладный пот с меня На гриву буйную коня, И, в ярости и страхе, тот, Храпя, все длил безумный лет. Порой казалось мне, что он Скок замедляет, изнурен; Но нет, — нетрудной ношей был Мой легкий стан для ярых сил; Я шпорою скорей служил: Лишь дернусь, боли не стерпев В руках затекших, — страх и гнев Коню удваивают пыл; Я слабо крикнул, — сгоряча Рванулся он, как от бича: Дрожа при каждом звуке, он За трубный рев мой принял стон. Ремень мне кожу перетер Меж тем, и кровь текла по нем, И в горле сдавленном моем Пылала жажда, как костер.

9

А где спаги оставил след… — Спагú — вид легкой кавалерии во французских колониальных войсках в XIX–XX вв.; формировались в Сев. Африке.

А. Николюкин

XII

«Мы в дикий лес влетели; он Шел без конца, со всех сторон; Пред строем вековых стволов Сильнейших бурь бессилен рев, Что, из Сибири налетев, Здесь листья лишь дерут с дерев. Он впроредь рос, а ширь полян Покрыл кустов зеленый стан, Чья, пышная весной, листва С туманом осени — мертва И падает к ногам дерев, Суха, безжизненно зардев, Как кровь на мертвецах, что в ряд Непогребенные лежат, И ночь дыханьем ледяным Так заморозит лица им, Что даже вороны подчас Не выклюют зальдевших глаз… То дикий был подлесок. Вкруг Там мощный дуб вставал, там бук, Там грубая сосна; но ствол Не, льнул к стволу, не то б нашел Я рок иной; путь уступал Кустарник нам и не терзал Мне тела. Жить еще я мог: Стянул мне раны холодок, И не давал упасть ремень; В кустах мы мчались целый день, Как вихрь; я слышал волчий вой И волчий бег в глуши лесной, Звук неуемных их прыжков, Что бесят гончих и стрелков; Они летели нам вослед, И не спугнул их и рассвет; Была — не далее сука С зарей их стая к нам близка, И слышал я сквозь мрак ночной Вплотную в гущине лесной Пугливый бег их воровской. О, если б дали мне мое Оружье, — меч или копье, Чтоб мог, коль надо умирать, Жизнь подороже я продать! В начале скачки я мечтал, Чтоб конь мой, изнурен, упал; Теперь дрожал я, что из сил Он выбьется. Нет! Он хранил Дар предков диких: мощный бег Оленя. Не быстрее снег Заносит горца у ворот, Куда он больше не войдет, Пургою ослеплен, — чем мой Стремился конь тропой лесной, Свиреп, неукротим и дик, Как раздраженный вдруг отказом, Его не знавший, баловник Или как женщина, что вмиг Теряет от обиды разум.

XIII

«Лес пройден. Непонятно стыл Июньский день. Иль в недрах жил Кровь стыла? Длящаяся боль Сильней ведь самых твердых воль. Тогда иным был я: кипуч, Неукротим, как горный ключ, Готов явить и страсть, и гнев, В них разобраться не успев, Представьте ж ярость, боль, испуг, Всю смену вынесенных мук, Озноб мой, голод, горе, стыд, Раздетость, горький хмель обид! Весь род мой гневен: кровь — огонь; Нас лучше не задень, не тронь, Не то гремучею змеей Взовьемся мы, готовы в бой; Что ж странного, коль я на миг Под гнетом мук моих поник? Земля исчезла; небосвод Вдруг вбок поплыл. Свалюсь! Вот-вот!.. Но нет: ремень был крепок тот. Грудь сжало; мозг пылал, и звон Стоял в ушах, но смолк и он: Вертелось небо колесом; Как пьяный, гнулся лес кругом; Вдруг молний сноп, кроваво ал, Мне взор застлал. Кто умирал, Не мог бы умереть полней. Истерзан скачкою моей, Тьмы уловив Прилив, отлив, Я силился очнуться, но Не мог собрать себя в одно! Так, утопая, льнешь в тоске К ныряющей в волнах доске, Вверх-вниз, вверх-вниз, — и по волнам Скользишь к пустынным берегам. Мерцала жизнь, как те огни, Что призрачно снуют в тени, Когда глушит полночный сон Мозг, что горячкой воспален. Но бред прошел, с ним — боль и стон; Но горько было: понял я, Что, в миг последний бытия, Страдалец терпит, — если он Не обречен на худший страх, Пока не превратится в прах… Ну что ж! Нередко я с тех пор Стоял пред Смертью — взор во взор!

XIV

«Вернулась мысль. Где мы? Я зяб, В висках гудело. Как ни слаб, Вновь пульс мой жизнь вливал в меня, Пока вдруг боль как от огня Меня свела, и к сердцу вновь Пошла отхлынувшая кровь; В ушах возник нестройный гул; Забилось сердце; я взглянул, Я видел: зренье вновь пришло, Но мутно все, как сквозь стекло. Я волн вблизи услышал плеск, Звезд видел в небе смутный блеск; Не сплю я: дикий конь плывет В стремнине столь же диких вод! Виясь, шумна и широка. Неслась прекрасная река; На стрежне мы; изо всех сил Конь к берегу чужому плыл; На миг я силы ощутил: Мой обморок волною смыт, И бодрость вновь она дарит Рукам распухшим. Мощью полн, Конь гордо бьется против волн, Мы движемся вперед. Вот наконец и берег тот Как пристань предстает. Но рад я не был: позади Был страх, ждал ужас впереди, И ночь — повсюду разлита. Как долго длилась пытка та, Не рассказать. Едва ль я знал. Дышал я или не дышал.