Когда в голове ни шиша, и ещё того меньше в кармане!

Эоган, ничуть не смущаясь, не двигаясь с места и не думая ни одной секунды, сказал:

Я же хвалу воспою многоопытной щуке в Лох Гарман:

Много застряло острог в спине её твёрдой, как камень,

Сотня-другая крюков, гарпун О'Нейла из Армы

И обломки багров в ракушках позеленелых, -

Всё, чем в прежние дни пытались её потревожить.

Греется на мелководье она, шевеля плавниками,

И сквозь воду видать её обомшелую спину.

Да славится щука в Лох Гарман, моя похвала ей навеки,

За то, что сто пятьдесят ей годков, а будет и больше.

Вот орёл в Балливорни парит над озёрами в небе:

Пусть он немало пожил, и все перья его побелели,

Всё так же остёр его клюв, крючковаты когтистые лапы,

И завис он не ниже, и взгляд его не подводит,

Слава орлу в Балливорни, шапку пред ним я снимаю,

За то, что уже триста лет ему, а будет и больше.

Слава могучему тису, что в Килл Мантан, в Глендалохе,

Тёмным разросся шатром тринадцать ярдов в обхвате,

Он в листве приютил семейство сов из Килдаре,

Он укрывал от дождя под ветвями ещё Кольма Килле,

Да здравствует тис в Глендалох и пусть себе зеленеет,

И так ему тысяча двести уже, а будет и больше.

Но проклинаю я тех, кому годы идут не на пользу:

Иному чуть только за сорок, а плесенью уж потянуло.

Взять хоть О'Рахилли вон: кого он тут осчастливил?

Пару метафор он спёр у Катулла, когда был шустрее,

Ныне читать разучился, и пусть покоится с миром.

Если случится кому на закате дней его хилых

Жену себе приискать моложе его лет на сорок,

Не нужно в брачную ночь мешать окружающим людям:

В спальню к жене не ломись, там без тебя разберутся.

Моё проклятье тому, кто пляшет на вечеринках,

Суставами громко скрипя, на ходу распадаясь на части;

Будь также проклят я сам, если так зажиться сподоблюсь.

Я проклят стократ с потрохами за то, что здесь время теряю,

А не бегу со всех ног за той вон чудной красоткой!

Едва вымолвив последнюю строчку, Эоган повернулся на каблуках, проскочил у Доннхи под локтем и, не заботясь о публике, кинулся во всю прыть в указанном направлении. Исход состязания, однако, был и без того уже ясен всем.

Красотку эту звали Мэри Хью, и знакомство с ней Эогана было знаменательно для обоих: Эоган научил Мэри Хью свистеть в два пальца, а она его - наклеивать слюной лист подорожника на нос, чтобы нос не обгорел. Правда, умение это не очень пригодилось обоим в жизни, поскольку Мэри Хью хотя и умела с тех пор свистеть в два пальца, но только в два пальца Эогана, а Эоган в большую жару начинал разыскивать взглядом нос Мэри Хью, чтобы наклеить на него подорожник, да ведь не могла же Мэри Хью быть при нём каждый день! А с тех пор, как она уплыла в Ливерпуль, Эоган и вовсе видел её только в мечтах. Мэри торговала форелью и треской, и так как священники сурово осуждали её за это занятие, в одно прекрасное утро она зашила в подол пять фунтов, подоткнула свой капот и села на корабль до Ливерпуля.

Бывает, Эоган усядется в дальнем углу заведения вдвоём со старым, проверенным другом Доннхой и думает честно отдохнуть после целого дня добычи торфа, потому что когда ты режешь торф и складываешь его до самого заката штабелями, пока вечером за ним не придёт повозка, а потом ещё и грузишь на повозку, потому что у возницы разыгрался радикулит, а потом идёшь пешком три мили до городка, потому что повозка ушла без тебя, то ты хочешь отдохнуть, а тут вдруг честнейшей души Доннха, Доннха Фитцджеральд, которого ты знаешь, казалось бы, как собственную пятку, вдруг заявляет тебе, что ты просаживаешь свой талант неизвестно на что.

– И тебе не совестно, Эоган? Ты на любом поэтическом состязании бьёшь любого одной левой, ты можешь ночью в пьяном виде на коленке накропать такое, что у сотни поэтов живот схватит от зависти, а где твоя любовь к Ирландии?
– тряс его Доннха.
– Где вообще, не за едой будь сказано, твои гражданские чувства? Где у тебя Ирландия, о которой, между прочим, есть что сказать, которая внушает трепет тому же О'Рахилли, которая всем порядочным поэтам является в ашлингах [2] в виде величественной девы с торжественной поступью и вселяет, кстати говоря, во все сердца...