Шрифт:
Лорд Бёркли мигом раздулся, как индюк.
– Э-э-э... Я бы сказал, что панегирик удался. Но всё же вы задИржитесь у нас на пару дней, милейший. На мой взгляд, тут не хватает деталей..., - и лорд Бёркли доходчиво объяснил, какие именно из его доблестей и воинских подвигов Эоган, по его мнению, осветил слишком бегло. Он проговорил с битый час, самодовольно глядя сверху вниз на склонённую рыжую голову Эогана, покорно замершего перед таким корифеем словесности, каким был лорд Бёркли. Впрочем, мыслями Эоган был далеко.
– Э-э... так как насчёт всего этого, любезный? По силам вам это вставить?
– холодно вопросил наконец лорд Бёркли с высоты своих каблуков.
– Если то, что нужно, удачно вставить куда следует, то может получиться очень даже интересно, сэр, - уверенно сказал Эоган, живо представляя себе, что и куда именно он вставит сегодня же вечером.
Доработка оды осуществлялась той же ночью на залитом вином столе в ближайшем пабе под громкий хохот компании, так как Эоган вписывал одно, а вслух добавлял между делом совсем другое и чуть не уморил собутыльников вконец реляциями о подвигах лорда Бёркли на полях сражений. Собственные же подвиги Эогана, носившие более камерный характер, нашли своё место в устном предании, а оно долговечней, чем любые оды.
За окном трещали кузнечики. Сквозняки гуляли по усадьбе из конца в конец. Запах сухой травы добирался до всех закоулков дома. Через двое суток с парадной лестницы кубарем скатился Рыжий Эоган, так и не получивший за труды обещанных двух гиней. В кустах щёлкали чёрные дрозды.
На Мойру Ни Келли, что из прихода Киллморхен, поминутно обрушивались несчастья, но одно из них увенчало всё: заявился к ней странствующий поэт, который попросил гостеприимства по нерушимым ирландским законам, да нагло так, и пришлось ему это гостеприимство предоставить. Если бы не сослался он на нерушимые ирландские законы, ночевать бы ему под открытым небом, потому что выгнала бы его Мойра поганой тряпкой, а тут делать нечего. Поэт живёт неделю, другую, ни в чём себе не отказывает, и к концу второй недели слух об этом доходит до Рыжего Эогана, а Мойра была с ним в дальнем родстве. "Что, до будущего воскресенья Мойра не протянет?" - спрашивает Эоган. "Только если ноги", - отвечают ему. Тогда Эоган говорит, что со всяким может случиться несчастье и что грех не помочь ближнему, натягивает свою одёжку и пускается в путь по направлению к Киллморхен, и путь этот лежит мимо дома Мойры.
Мойра с утра подсуетилась, нацедила пиво, засунула в печь хлеб, задала корм свинье и ждёт поминутно, что гость того и гляди проснётся и закричит, чтоб ему то и сё подавали.
– Дай Бог тебе удачи, - сказал Эоган, входя.
– Дай Бог и Мария тебе самому с утра пораньше, - отозвалась Мойра, вытирая руки о передник.
– Говори тихо, пожалуйста, Эоган.
– А по какой причине?
– спросил Эоган самым что ни на есть тихим шёпотом.
– У меня тут поэт, - отвечала Мойра.
– Да ты что?
– удивился Эоган.
– Вот это - поэт?
– Поэт, - сказала Мойра печально.
– И шума он сильно не любит. Помешай ему спать ненароком - и хлопот не оберёшься.
Тогда Эоган набрал побольше воздуху в лёгкие и сказал такие стихи, - без большой заботы о том, как бы сделать свой голос потише:
Смотрю я, тут поэт лежит, занявши две скамьи,
Не любит шума сей поэт, да, верно, и пинков,
И так храпит, что перекрыл он хрюканье свиньи,
Волынки вой, Клонтарфский бой и рёв десяти быков.
Услышав это, поэт заворочался под одеялом, однако ничего не сказал.
– Знаешь что?
– добавил вслед за тем Эоган.
– Я тут сейчас по делам в Киллморхен, а вот на обратном пути оттуда с удовольствием заверну к тебе опять, и рассмотрю как следует, что же это тут за поэт. Посмотрим, стало быть, насколько он силён в поэзии.
Нечего и говорить, что через пару часов, когда Эоган возвращался из Киллморхен, пресловутого поэта уже и след простыл, так что ни Мойра, ни Эоган более об этой напасти не слыхали.
Как-то утром Эоган проснулся, к своему изумлению, на таких шёлковых простынях с ручной вышивкой, под такими игривыми амурчиками на потолке, что стал очень серьёзно думать, как он сюда попал и что было накануне. Ничего не вспоминалось. Эоган оперся на локоть, ощупал на себе ночную рубашку, повёл глазами вправо и влево и ахнул. Складки полога, розовые лепестки на подушке и лёгкая ломота во всём теле. Это навевало нехорошие мысли. "Господи, - сказал про себя Эоган.
– Если я что-то натворил, я ничего не помню. Последнее, что я помню, - это что я копал торф на болотах Кэройн-Риах для старика О'Райли. Поистине коварное место эти болота. Больше туда ни ногой".
Когда сомнения Эогана в собственной добродетели достигли высокой степени накала, от щёлки в дверях к изголовью кровати просеменила веснушчатая, простоватого вида девушка.
"Боже! Неужто это с ней я до... докувыркался до такого самозабвения?" - изумился Эоган.
– Две недели в лихорадке, в полном беспамятстве, мистер Салливан, - заворковала она.
– Жуткие вещи творятся на этом свете. Мисс Лили и мисс Дженет просили сказать, если вы вдруг очнулись, то чтобы вы ни в коем разе не вставали, а лежали бы и...