– Ну, ладно, – разрешил Букаты, будто пробурчал ругательство. – Сиди, говорю. Когда будем голосовать, позовем. – Он ткнул пальцем в танк и отошел, завидев Ольгу Вострякову. Костя скрылся. Позвали других рабочих. Подошли, хоть и не все, столпились вокруг мастера, садиться никто не хотел, не дай бог, сядешь, так собрание затянется на целую вечность. А люди измотались, и по внешности было видно. Сонные глаза. Вялые движения.

Некоторая возбужденность в поблекших лицах, так все оттого, что скоро по домам идти. А сказали бы: надолго, так сели и не поднялись бы, сил уже не хватило.

Букаты все это понимал и не ослаблял тона, знал, что держать их можно лишь так, жестко, не давая до поры размягчаться.

– Где остальные? – спросил, хмуро оглядев собравшихся.

Ответили, что несколько человек на доводке, у слесаря Елкина травма и нет Ведерникова…

– Ведерников на месте, – сказал Букаты. Он отыскал глазами стоящего среди остальных Васильева и откашлялся. – Ну что, товарищи, времени у нас, и правда, мало, а тут еще приходится митинговать по поводу… – Тут он посмотрел на Васильева и кивнул в его сторону, – этого вот товарища.

– Конь свинье не товарищ, – как бы от всех заметил Силыч. Он Толика Василька не любил и не скрывал этого. Особенно же сейчас, когда дело коснулось пребывания того в бригаде.

– Я не свинья, – возразил Толик спокойно. – Прошу меня не оскорблять, а то я уйду.

– Может, ты считаешь, что ты конь? – спросил Швейк насмешливо.

– Ну и уходи, – сказал Силыч. – Тебя никто не держит. Ты, кстати, хуже, чем свинья.

– Почкайло, выбирайте выражения, – призвала строго Ольга. – У нас собрание, надо говорить по существу.

– Вот ты и скажи, – буркнул Силыч и отвернулся. А Букаты кивнул, мол, правильно, пусть скажет, что там думает комсомол.

– Ну, Илья Иваныч, – Ольга обращалась не ко всем, а лишь к мастеру, и говорила, стоя к нему лицом. – Вы же знаете, что я пыталась на него воздействовать… Он ведь человек способный, он рисует неплохо, и все видели, как он оформил стенд.

– Видели, как ему за это талончик на обед! – произнес кто-то. – А мы за этот же талончик целую смену вкалываем!

– Врешь! – повернулся к говорившему Силыч. – Ты не за талон, ты за совесть вкалываешь. Чем, кстати, от него и отличаешься! А он не только плакатики, он и талончики малюет. И все это видели.

– Кто? – спросил Букаты.

– Да все, кто с ним обедал. Он шесть штук нарисовал и получил шесть порций, и никто, даже подавальщик, не заметил!

– Ха! Не заметил! – сказал Швейк. – А кому обеда не досталось? Они, думаешь, тоже не заметили?

– Чепуха на постном масле, – пожал плечами Толик. – У меня всего три талона было, а не шесть.

– Ну и что, Толик! – воскликнула Ольга. – Неужели не понимаешь, это подделка документов! За это же судят! Ты хоть понимаешь?

– А пусть докажут!

– Но люди же видели?

– Кто это видел? Силыч, что ли?

– Но ты и сам говоришь…

– Ничего я не говорю. Три талона у меня было, вот что я сказал. А откуда, это мое дело. Доказательств у вас нет.

– У меня Мурка не кормлена, а я ему еще должен что-то доказывать, – с ожесточением врезался Силыч. – Гнать его, и на этом закончить говорильню!

– Почкайло, при чем тут ваша кошка? – спросила Ольга. – Мы же Васильева обсуждаем!

Все посмотрели на Силыча. Он неохотно объяснил, что Мурка вовсе не кошка, а коза, которую он купил, потому что на руках трое детишек, а доить, кроме него, некому.

– Ну, Силыч! – воскликнул Петя-Швейк. – Они что у тебя, детишки-то, почкованием, что ли?

– Бондаренко, – призвала Ольга, громко постучав костяшкой руки по броне. – Перестаньте юродствовать. Вы что-то конкретное хотите сказать?

Швейк пожал плечами. В это время высунул из башни свою повязанную голову Ведерников и спросил, слепо озираясь: «Звали?»

Бригада разулыбалась, напряжение спало.

Букаты махнул рукой: «Сиди, позовем!» И Костик исчез.

– Вот, – сказал Букаты, указывая на танк, но подразумевая Костю. – Он еще работает, а мы тут толчемся, на одном месте. А случай-то, все знают, не первый с ним, с Васильевым имею в виду. Ольга, – спросил он. – Васильев у тебя брал спирт?

– Брал, – Ольга смутилась, – он для краски брал…

– И у меня брал, – сказал Букаты. – И тоже для краски.

Толик враждебно посмотрел на Ольгу и постучал пальцем по виску:

– Тебя-то кто за язык тянул! Ду-ра!

– Ну Толик… – забыв окружающих, воскликнула Ольга, понимая, что начало рушиться что-то в ее жизни. То есть нарушилось оно, наверное, раньше, да уж точно раньше, когда Толик зачастил на край поселка к какой-то неведомой Зинаиде, но Ольга поперву не приняла это всерьез. Да и он говорил так, что понятно было, что там у него могут быть лишь дела. Но какие дела по ночам-то… Глупа была Ольга, глупа и слепа, и сама себе закрывала глаза, не желая видеть правды. Тешила себя, что вот пройдет увлечение, а она, Ольга, тут, она всегда со своей любовью на месте…