Витвицкий Владимир
Шрифт:
— О! Тогда понятно, — еще шире раздвинул улыбку Горильев, — сочувствую. Жив еще, старый бандерлог? Ну а у тебя как, жизнь, я имею ввиду, течет от старого к новому?
— Тяну лямку спортивного пехтмура, — отпил кефира Примат.
— Семейной лямкой, я вижу, не обзавелся? — не переставая пользоваться улыбкой, сузил глаза Горильев.
— Не созрел, — подвел черту вступлениям Примат. — Ну а ты как, все своим ремеслом занимаешься?
— "Танцую на самом краю", — кивнул Горильев, и улыбка его стала внимательной, — и пока еще ничего не мешает. Кстати, производственных травм меньше, чем у некоторых на службе.
— Хочу у тебя купить кое-что, — уже твердым взглядом посмотрел в глаза бывшему однокашнику Примат, — я знаю, у тебя всякое есть.
— А зачем тебе? — удивился Горильев. — Если что, я тебе и без этого помогу.
— Если что, я и сам справлюсь. Нужен автомат, желательно укороченный, с глушителем, желательно заводским, или карабин, но тоже с глушителем. Цен я не знаю, но думаю, у меня хватит. Да и старый друг вряд ли обманет.
— Интересно.
— Очень.
Помолчали.
— С кем воевать собрался, дурень? — убрал улыбку Горильев. — Поделись планами.
— На охоту хочу сходить, пока в отпуске.
— Угу, — согласился с доводами Горильев.
— Ага, — подтвердил бесполезность пустого разговора Примат.
— Знаю я тебя давно, но все-таки спрошу — тебе ведь это нужно не для защиты?
— И не для коллекции. Не надрывай мозги, старик!
— Ну ладно, — Горильев надул щеки и вернул улыбку, — отговаривать бесполезно? Тогда готовь зеленые, лямка выдержит?
— Ты за мою лямку не беспокойся.
— Ладно, рад был повидаться.
— И я тоже. Только… танцуй поосторожнее.
— О себе подумай.
Горильев — бандит, и одновременно — адвокат.
28. Девятнадцатый день на планете обезьянн.
Выйдя из спорткомплекса и привычно ожидая как всегда застрявших в гардеробе Семь и Восемь, на стоянке Примат заметил Бабуинаса в новенькой, то есть старенькой иномарке.
— Привет, — через опущенное электроприводом стекло поздоровался автоперегонщик.
— Привет, торгаш. Вижу, новую пригнал?
— Видишь ты правильно.
— Быстро. А про атлас, наверное, забыл?
— Обижаешь, комадрил! — пошарив на заднем сидении, Бабуинас протянул ему полскую, большого формата книгу. — На, пиши свою диссертацию.
— Спасибо, выручаешь ты меня, — пролистал атлас Примат. — Учиться никогда не поздно, а любви все возрасты покорны, вероно?
— Правильно.
— Сколько.
— Столько.
— Держи, — отдал деньги Примат, — ты настоящий друг.
— Я знаю, — согласился Бабуинас, — и заходи, если что.
— Если что, то обязательно.
Подмигнув поворотниками, автобабуин выехал на дорогу, а к Примату подбежали Семь и Восемь, и ему пришлось спешно засунуть книгу с картинками в сумку.
— А что это, дядя Примат? — поинтересовался Восемь.
— Ничего интересного, — соврал он, — справочник.
— А посмотреть можно? — с другой стороны атаковал Семь.
— Потом, — пообещал им хитрый обезьянн, — вон ваш папа идет.
Появился Абызн с уже традиционными батонами в руках.
— Где ты был? Бабуинас новую тачку пригнал, хвалился.
— По машинам, быстро, — прикрикнул папаша на детенышей и невольно пресек направленное на атлас любопытство, загнав их на заднее сидение и вручив им пакет с батонами. — Крутятся же обезьянны!
Примат согласился с кручением вокруг и сквозняком внутри, а когда подъехали к дому, спросил:
— Ты в выходные долго спишь?
— Делаю попытки, а что?
— Да вот думаю в следующее воскресенье по дебрям побродить. Подбросишь меня к ним поближе? Маршрут, похоже, я уже выбрал.
— Очень рано?
— На сто двадцатый километр. Смотри, как тебе удобнее.
— Значит рано. Отвезу, об чем речь?
29. Двадцатый день на планете обезьянн.
Еще через день, когда он почти закончил закатывать в скотч определенным порядком разложенные на столе фотографии — уменьшенные копии карт, взятых на прокат у Гамадряныча и теперь разложенных для сверки на полу, раздался звонок в дверь. Так звонят или почтальоны, или мафиози, и отложив ножницы и ленту, Примат поспешил к двери, а открыв, обнаружил на площадке парнишку самого субтильного вида, наверное еще школьника, с большой сумкой через плечо. В таких сумках, вероятно, таскают скейты? Время летит — после разговора с Горильевым прошло уже дней десять.