Тот неопределенно повел плечами:

– Ни к чему всем-то, а то мало ли что. Коли сызнова тебя, то и нас вместях с тобой, потому и решил, чтоб кто-то остался. Я им даже на твое подворье не велел ходить, где ентот… В слободе дожидаются.

Оставалось лишь кивнуть в знак одобрения. Что и говорить – растет парень на глазах, а уж хватает и вовсе на лету – что с подстраховкой, что с перестраховкой, словом, почти готовый воевода. В перспективе, конечно.

Едва закончил эту приятную процедуру, как объявился еще один встречающий. Признаться, кого-кого, но Микеланджело я и вовсе не ожидал увидеть.

Разило от итальянца – хоть святых выноси. Не иначе как успел остограммиться, а то и обутылиться по случаю столь радостного известия. Эдакая убойная смесь вчерашних вин с нынешней свежей медовухой, хорошо приправленная чесночком и луком.

– Князь Фьёдор, я верить, что ты все хорошо. Я молить Дева Мария, чтоб единственный, помимо принца чьеловек, кой иметь правильный язык и никогда нье искажать мой имя, выходить из страшное место на свобода и… – Караваджо, понизив голос, заговорщически шепнул мне на ухо: – Я поведать король, что не писать его портрет, пока он тебя не отпустить, и он девать некуда…

После эдакого сумбурного сообщения художник подбоченился, всем своим горделивым видом давая понять, что если бы не его страшная угроза, то как знать, как знать…

Я не стал разочаровывать Микеланджело. Напротив, заверил его, что от всей души благодарен своему спасителю, который неистово боролся за мое спасение, не убоявшись даже царя, и еще раз украдкой на всякий случай огляделся по сторонам – всех ли обнял, никого не забыл?

– Ежели ты ищешь князя Дугласа, то, когда я за ним заехал, он мне поведал, что, мол, в своем терему тебя ждать станет, – неверно истолковал мое поведение Хворостинин.

Вот как, в своем терему…

Это с каких же пор он стал его? Или Дмитрий расплатился им за предательство?

Впрочем, сейчас не до разборок с недвижимостью – надо подумать, как отпраздновать свое возвращение на волю и то, что теперь практически все позади.

Оставалась лишь Любава, но я не думаю, что Дмитрий станет упрямиться из-за какой-то монашки. Имелись дела еще и помимо нее, но опять-таки пустяковые, не требующие незамедлительного решения, то есть до завтра-послезавтра вполне подождут.

Итак, как обмыть, а главное – где, поскольку видеть шотландца мне чертовски не хотелось.

Но тут подходящий альтернативный вариант выдвинул князь Иван, робко предложивший заглянуть к нему на подворье, которое совсем близко.

А что, это мысль. Правда, боюсь, что дело вновь непременно дойдет до виршей, но зато там не будет Квентина, тем более что он, скорее всего, не знает, где живет Хворостинин. Вот и пусть дальше ждет меня… в своем терему.

– Надеюсь, места у тебя хватит для всех? – на всякий случай уточнил я и выразительно кивнул в сторону шестерки гвардейцев.

Сразу оживившийся князь Иван с пылкой горячностью заверил, что голодным и тверезым из-за стола никто не выйдет, и мы веселой толпой подались к нему.

Слово свое Хворостинин сдержал и даже, если можно так выразиться, перевыполнил его. Стол ломился от яств и выпивки.

Правда, без виршей не обошлось, но не за пиршеством, а еще до него, пока слуги носились туда-сюда, выставляя на нарядную алую скатерть одно блюдо за другим.

Надо сказать, что Иван выказал себя примерным учеником – в его последнем стихотворении я понимал практически каждое слово. Разумеется, звучали пока его стихи слишком выспренне, было слишком много патетики и еще много чего слишком, но тут уж ничего не попишешь – как может парень, так и строчит.

Однако когда он отвлекся, давая очередные ценные указания дворскому, я обнаружил на дальнем углу его стола стопку изрядно помятых исписанных листков. Вообще-то без позволения хозяина нехорошо самовольно рыться в чужих вещах, я и не стал, но заинтересовался надписью вверху самого первого листа: «Роспись о приданом».

– Никак жениться собрался? – весело спросил я вернувшегося Ивана.

– Да нет, – замялся он. – То тоже я на досуге как-то, для потехи, а выкинуть все руки не доходили…

– Вирши, что ли? – изумился я.

– Какие там вирши… – раскраснелся от смущения Иван. – Так, баловство одно. Сказываю же, для потехи писано. – И торопливо скомкал лист.

С трудом уговорил его показать, перед тем как он выбросит. Может, я бы и не настаивал, но странный заголовок заинтриговал не на шутку.

А через минуту после начала чтения я обнаружил, что Хворостинин может писать и иначе, причем куда лучше – без всяких «слишком», да и рифма практически не хромала.

Успел я прочитать лишь самое начало, но мне хватило и этого: «Вначале восемь дворов крестьянских, промеж Лебедяни, на Старой Резани, не доезжая Казани, где пьяных вязали, меж неба и земли, поверх леса и воды; да восемь дворов бобыльских, в них полтора человека с четвертью, три человека деловых людей, четыре человека в бегах, да два человека в бедах, один в тюрьме, а другой в воде…» [79]