Том 3. Стихотворения 1918-1924
вернуться

Брюсов Валерий Яковлевич
Шрифт:

1916

«Рдяность померкла за очерком гор…»

Рдяность померкла за очерком гор, Красок развеялся пестрый укор, Все безразлично — восторг и позор… В мире встречает уверенный взор Только провалы да звездный узор, Рано взлюбил я, люблю до сих пор Строй беспредельных, незримых опор, Держащих строго безмерный собор; Мир беспросветен — как сумрачный бор, Звезды-миры смотрят с неба в упор. Чу! запевает невидимый хор, Дарохранитель десную простер… Mori [19] . To Роком решается спор… Горе, что утра багряный костер Бросит румянец на черный простор!

19

Умереть ( лат)

1916

«Закат ударил в окна красные…»

Закат ударил в окна красные И, как по клавишам стуча, Запел свои напевы страстные; А ветер с буйством скрипача Уже мелодии ненастные Готовил, ветвями стуча. Симфония тоски и золота, Огней и звуков слитый хор, Казалась в миг иной расколота: И такт, с певцом вступая в спор, Выстукивал ударом молота Незримый мощный дирижер. То вал стучал в углы прибрежные, Ломая скалы, дик и пьян; И всё: заката звуки нежные, Сверканье ветра, и фонтан, Лепечущий рассказы снежные, Крыл гулким стуком Океан!

<Декабрь> 1916

Баллада

Горит свод неба, ярко-синий; Штиль по морю провел черты; Как тушь, чернеют кроны пиний; Дыша в лицо, цветут цветы; Вас кроют плющ и сеть глициний, Но луч проходит в тень светло. Жгла вас любовь, желанье жгло… Ты пал ли ниц, жрец, пред святыней? Вы, вновь вдвоем, глухой пустыней Шли — в глуби черной пустоты; Месила мгла узоры линий; Рвал ветер шаткие кусты. Пусть горек шепот. Ты с гордыней На глас ответил: «Все прошло!..» Потом, один, подъяв чело, Упал ты ниц, жрец, пред святыней? Б саду блестит на ветках иней, Льды дремлют в грезах чистоты. Ряд фолиантов; Кант и Плиний; Узоры цифр; бумаг листы… Пусть день за днем — ряд строгих скиний, Мысль ширит мощное крыло… Познав, что есть, что быть могло, Ты ниц упал, жрец, пред святыней? Восторгов миг и миг уныний! — Вас вяжут в круг одной мечты! Всё — прах. Одно лишь важно: ты Упал ли ниц, жрец, пред святыней?

1916

Вечерние пеоны

По широкому простору предвечерней синевы Засияли, заблистали начертания созвездий, И росинки задрожали по извилинам травы Под зелеными огнями на задвинутом разъезде. Ты мелькнула, проскользнула, подошла и замерла… И я видел, в полусвете, ослепительном и белом, Как тревожно, осторожно ты поникла и легла На протянутые рельсы странно вытянутым телом. Все дышало, опьянялось наступлением весны Под магическим мерцаньем углубленного простора, Но роптанье нарушало неподвижность тишины, И зловеще возвышались разветвленья семафора. И вонзался, и впивался неисчисленностью жал, Доходя из отдаленья, ровно-вымеренный грохот, Словно где-то, в океане, океан зарокотал, Словно демоны сдавили свой невыдержанный хохот. И два глаза, вырастая, словно молнии, прожгли, И два глаза словно душу перерезали с разбега… А Медведица сияла, непорочная, вдали, И травинок трепетала опьянительная нега.

Римляне в Китае

(166 г. Н.А.)

Все улицы полны народом, Бегут и торговцы и воины… Лишь там, где дворец, перед входом Прибои толпы успокоены. В столице Срединного Царства Прибывших из-за моря чествуют. Со свитой послы государства Далекого медленно шествуют. Вдоль лестниц до самой вершины Сверкают стоцветные фонарики; Стоят наверху мандарины, Качая почетные шарики; По стенам — дракон над драконом, Причудливо свитые в кольчики; Смеются серебряным звоном Из всех уголков колокольчики; Там — золото, перлы, алмазы; Там — лики, страшнее, чем фурии; И высятся странные вазы, Роскошней, чем вазы Этрурии. Послы, величавы и строги, Приблизились к трону заветному; Их длинные белые тоги Блистают меж блеска стоцветного…

<1916>

«В том сером доме, в этом переулке…»

В том сером доме, в этом переулке, Когда мне было двенадцать лет, Мы играли, по воскресеньям, в жмурки: Две девочки, я и хмурый кадет. Нам было по-детски весело; Когда же сумрак разливал свою муть, Мы в старые кресла, — Отдохнуть, — Садились по двое: Я и Манечка, Он и Танечка, — Создание кроткое… И мы в темноте целовались… Какой анализ Сумеет решить: Можно ли в двенадцать лет — любить? В тихом свете Белеет окно. И, быть может, другие дети Там играют, как мы — давно! И поцелуи, Как струи Тысячелетий, Плывут, Обращаясь во всплески Минут… До последних им плыть мгновений Земли… За окном, к занавеске, Вот две тени Подошли.

15 февраля 1917

«Еще недолгий срок тебе рыдать, река…»

Еще недолгий срок тебе рыдать, река, В оковах ледяных безжизненной зимы! Вот-вот уже весна спешит издалека — И твой умолкнет плач, ты выйдешь из тюрьмы! Освобожденная от роковых оков, Ты смело зазвенишь в зеленых берегах, Тогда на песнь твою, на твой свободный зов, Свободно отзвуки откликнутся в лесах. И майская лазурь, без тучки, вся в огне, С улыбкой, над тобой заблещет с высоты, А солнце по твоей сверкающей волне Разбросит дивные волшебные цветы. Прохладный, утренний, весенний ветерок Твою безгрешную взволнует нежно грудь, И, скромно, лилия, невинности цветок, Наклонится к тебе, чтоб в лоно вод взглянуть! Еще недолгий срок тебе рыдать, река, В оковах ледяных безжизненной зимы! Вот-вот уже весна спешит издалека — И вновь свободна ты, и нет твоей тюрьмы!

1917

После неудачи

Надежды рухнули, как строй картонных домиков; Желанья стелются, как с тусклых углей дым… Мечты любимые, сонм трагиков и комиков, Поспешно, в уголке, с лица стирают грим. Душа затемнена, — пустой партер без зрителей! Огни погашены, накинуты чехлы… Статисты скромные, недавние воители, Торопятся к дверям, мелькнув на миг из мглы. Что ж дальше? Новые разыскивать трагедии, Для новых mises-en-scene расчерчивать тетрадь? Иль, выбрав наскоро в оставленном наследии Все ценное, с узлом, как вору, убежать? Был ясен приговор, и режиссер освистанный Не должен ли сойти со сцены навсегда? Над тем, что красотой, божественной и истинной, Считал он, прозвучал холодный смех суда. Да, надо уходить… Но дым желаний стелется, По углям тлеющим взбегает огонек, И кто-то, кажется, вот-вот сейчас осмелится Дать знак, — и прозвучит сзывающий звонок!