Но она не успела уйти. Он бросился наперерез, упал на колени, закрыл лицо ладонями, уткнул это закрытое ладонями лицо в паркетины пола, начал рыдать… Она, конечно же, остановилась. Он поднял голову и стоя на коленях, молил ее остаться, просил прощения бессвязными словами сквозь слезы… И опять это было самое обыкновенное мужское поведение, да и женщины часто вели себя именно так! Но ее не трогало подобное поведение. Она чувствовала гадливость. Она думала, что ведь это нелепо, недостойно: пытаться купить любовь другого человека, заплатив так дешево – слезами, воем, соплями на губах… Фу!.. И ведь именно купить, купить, заплатив ничто! А, значит, и не купить, нет, а всего лишь выпросить подленько… Нет, фу, фу, фу!..

Но она вернулась на кресло и снова села, молчаливая, гордая, оскорбленная… Он выпрямился, догадался вынуть из кармана носовой платок и вытер лицо. Он стоял перед ней, подбородок и щеки влажные… Она уже не предлагала ему сесть… Он снова попросил прощения. Она не сказала: «прощаю!», она сказала другое:

– Вы оскорбили меня грязным словом. Я знаю, почему. Потому что вы какое-то время, очень короткое, владели моим телом. У вас, у мужчин, свои законы, и согласно одному из этих законов, если вы совокупились со мной, не постояв предварительно у алтаря, то вы – лихой любовник, донжуан, а я – то, то самое, обозначаемое грязным словом!

– Я прошу прощения, – повторил он.

Он долго стоял перед ней, затем принялся вновь ходить взад и вперед по комнате.

– Я не ушла, я сижу здесь, перед вами. Говорите.

– Я попытаюсь говорить… – Он потирал ладонь о ладонь. – Вы…

– Только не говорите, что я жестока. Не хочу слышать этой обычной мужской пренебрежительной лжи.

Рошфор уже пришел в себя, держал себя в руках.

– Нет, я не буду говорить о вас и обо мне говорить не буду. Я хочу говорить с вами о князе. Вы даже не знаете, зачем он здесь во Франкфурте!..

– Как я могу знать? Вы не сказали мне.

– Простите! Я виноват, я говорю искренне, признаюсь в своих винах. Вы умны, вы оцените то, как я рискую. Да, я рискую, потому что я сейчас говорю вам: Филипп-Фердинанд, владетельный граф Лимбургский, Стирумский, Оберштайнский и проч., князь Священной Римской империи – на самом деле полнейшее ничтожество! Один из этих мелких немецких князьков с кукольными дворами и пестрыми игрушечными орденами, щедро жалуемыми, поскольку пошлины за пожалованные ордена составляют значительную статью дохода!..

Она не могла удержаться и перебила быстро:

– А вы – его гофмаршал, – в ее голосе не было иронии.

– Да, я его гофмаршал, – повторил он. – Но я понимаю, чей же именно я гофмаршал. Я не строю иллюзий…

Теперь разговор с ним сделался для нее интересен. Он показывал себя мыслящим небезынтересно, говорящим небезынтересные фразы… Она поощрила его сдержанно:

– Говорите.

– Князь ведет мелочные тяжбы, он подозрителен и претенциозен. Вы ничего не знаете о нем. Вы еще не слышали, как он говорит о себе. Но скорее всего еще услышите! Якобы все нарушают его права. Он ведет тяжбу с Фридрихом Прусским, тот ему не угодил… Он сам не понимает, как выглядит со стороны, тягаясь с Фридрихом, – овод жалит быка! А переговоры с Трирским курфюрстом? Они совместно владеют Оберштайнским графством, которое Филипп Лимбург желает получить в свою полную собственность посредством выкупа. И наконец Голштайнское герцогство! Обыкновенно Филипп-Фердинанд титулует себя герцогом Шлезвиг-Голштайнским или князем Голштайн-Лимбург, но Голштайнское герцогство никогда не принадлежало ему, оно должно принадлежать великому князю Павлу, единственному сыну русской императрицы. Но Филипп-Фердинанд заявил собственные претензии… Он и сюда, во Франкфурт, прибыл ради своих тяжебных дел, речь все о том же Фридрихе… И все это необыкновенно мелочно!..

– А какие претензии были бы не мелочны? – спросила она спокойно.

Этот вопрос застал его врасплох. Она заметила, конечно, некоторую его растерянность, но никакого чувства гордости по этому поводу не испытала. Вопрос не казался ей особенно остроумным. И не стоило злорадствовать.

– Это все пустая философия, – сказал он. – Об этом возможно долго и даже бесконечно рассуждать. Если не хотите поверить мне, не верьте! Я давно знаю Филиппа, вы же не знаете его вовсе. Ему сорок два года. Вы пытались обвинить в донжуанстве меня, но князь Лимбург… в сравнении с ним я – монах! Я вдов, он все еще холост. Впрочем, зачем я вам говорю обо всем этом? Вы просто-напросто примите все это к сведению и захотите сделаться его любовницей. Да вы и без того захотите!..

– Я полагаю, наш разговор кончен. Я вам слова не давала. Вы свободны, я также свободна. Мои дела не касаются вас.

Он не ответил и ушел.

Она задумалась. Можно было сейчас написать письмо князю. Но можно было и подождать. Князь должен был проявить к ней интерес. Она уже совсем было решалась писать, но все же не писала. И наконец приняла окончательное решение: немного подождать.

Конечно, Рошфор мог быть даже и интересно рассуждающим, но она устала, очень скоро устала находиться в рабстве у Рошфора.

Все же пришлось ждать два дня. Она волновалась, но и все более уверялась в том, что поступает правильно, не обращаясь первой к Филиппу-Фердинанду. Она не сомневалась в том, что его живо интересуют ее отношения с Рошфором, и едва ли Рошфору удастся скрыть резкое охлаждение Алины. Она хотела было не выходить из своих комнат, но затем испугалась, что сделается бледной, и потому утром второго дня отправилась в публичный сад и часа два прогуливалась по аллеям. На возвратном пути, уже подъезжая к гостинице, она тотчас заметила прекрасную карету князя, голубую, щедро украшенную позолотой. Князь уже стоял у входа. Швейцар в нарядной ливрее и еще несколько человек гостиничной прислуги кланялись, дверь уже была отворена. Алина-Елизавета видела, как Филипп-Фердинанд вынул из кармана своего плаща светло-зеленый шелковый кошелек с кистями и наградил швейцара и прочих слуг серебряными монетами. Конечно, эта была мелочь, но Алина-Елизавета подумала насмешливо, что от более крупной суммы не отказалась бы и она!.. Князь вошел в гостиницу, не обратив внимания на подъезжающий экипаж. Это было хорошо для нее, потому что хотя она и обдумывала в эти дни, как будет с ним говорить, но все же теперь немного смутилась и не чувствовала себя подготовленной в достаточной степени к разговору, от которого зависело немало! После этого разговора могли начаться ее отношения с князем, а могло и ничего не произойти!.. Она припомнила вдруг историю с Голштайнским герцогством, которое князь по собственному почину объявил своим, хотя на самом деле это владение не принадлежало ему. Следовательно, и у этого человека, знатного по рождению и отнюдь не бедного, имелись наклонности к авантюризму и самозванству! И это тоже было хорошо для нее! В некотором смысле родственные души!..