— Еще от одной злобной козни вражеской избавляет Господь обитель святую, — заговорил, крестясь, отец Иоасаф. — Принесем святому Сергию хвалу и благодарение. А болезнь лютая — слава Пречистой Троице! — слабеть стала. Сегодня за ночь не более десяти богомольцев кончилось. Из воинов да охотников ни один не помер. Являет Бог милость Свою!

Все закрестились вслед за отцом архимандритом, глядя на образа, перед которыми мерцали лампады.

— Что я надумал еще, — продолжал отец Иоасаф. — Ободрить надо богомольцев, дело им дать. Есть у нас в храме Троицы Живоначальной придел недостроенный, неосвященный. Докончить его — мало времени возьмет, а народу и дело будет, и духом ободрятся богомольцы, видя, что не страшится обитель полчищ вражьих. Сегодня же из народа охотников выберу.

— А я, отче архимандрит, вылазки опять снаряжу к стану ляшскому, а то соскучились, обленились у меня молодцы.

К этим словам вошел в горницу воеводскую Тимофей Суета; видно было, что спешил, узнав что-то.

— Князь-воевода, — сказал он, приняв от архимандрита благословение, — гляди-ка, что литвин рыжий около пушек хоронит. Много мы таких тайничков за ним нашли.

Показал Суета воеводе большой гвоздь.

— Пушки забить хочет! — догадался князь Долгорукий. — Ах он злодей-изменник! Ну, постой же. Ночью, молодцы, наготове всем быть! Может, уговорился литвин с панами приступ сделать. Экой лукавец! Обошел-то как меня!

— Мы, княже, немого-то к себе в дружину взяли. Богатырь он, не слабей Анания Селевина — хорошо обители послужит.

— Ладно, ладно, — ответил князь…

Мирно прошел весь этот день в обители. Князь и на стены не выходил, стояла там малая стража; порою мелькала от пушки к пушке рыжая голова литвина Мартьяша, да неподалеку всегда то Тененев, то Суета будто за делом каким проходили. Тихо потрапезовали монахи, воины и богомольцы, повеселевшие, оттого что поутихла лютая цинга. Так и к вечеру дело подошло.

В келье отца Гурия Немко да Ананий на бой готовились.

— Мне, пешему, не поспеть за вами теперь, братцы, — говорил Селевин. — Велел я себе коня оседлать. Коли будет вылазка, и я поскачу; авось, хоть один лях под мой бердыш подвернется. Ремнями пусть ногу прикрутят.

Немко похлопывал его по плечу, на себя показывал: вместе-де рубиться будем, рука об руку.

Отец Гурий Анания отвел в сторону и шепнул ему тихонько:

— Ты Немка-то с собой возьми, в отряд конный. А то, ежели пойдет он на стены да попадется ему литвин рыжий — быть беде: пощады ему не даст. Уведи с собой, слышь!

— Уведу, — согласился Ананий, осматривая свой бердыш. Вбежал в келью Суета, радостно было лицо его.

— Словим сегодня ночью литвина рыжего! — крикнул Тимофей. — Знаем, куда выйдет злодей. Пушки забить он хочет, да не дадим, небось, — подстережем!

Вздрогнул при этих словах Немко; подбежав к Суете, могучей рукой себя в грудь ударил, очами засверкал. Потом вынул из ножен тяжелую ляшскую саблю, показал на нее и головой закивал: этим-де злодея покончить надо. Суета понял и обнадежил немого:

— Не бойся, не уйдет изменник! Не тебе, так мне попадется.

Омрачилось лицо старца Гурия, хотел он Немку что-то сказать, да взглянув на него, вспомнил, что прочел в его страшной грамоте, — и промолчал невольно…

Скоро наступила и темная ночка с легким морозцем.

С виду все в обители спокойно было; в окнах келий да избушек один за другим погасли огни; заснули богомольцы сном крепким. Но изредка где-то бряцало оружие, кое-где слышался осторожный говор, шаги многих людей.

У потайного хода возле Сушильной башни невеликая да отборная конная рать ждала урочного часа. Привязали Ананию искалеченную ногу к седлу, и ловко и крепко сидел он на коне; страшный бердыш с ним был. Озирался Селевин, ища Немка меж товарищами, но не было хмурого богатыря. "Эх, — подумал Ананий, — знать, с Суетой на стены пошел".

И верно угадал он: Немко да Суета, притаясь на темной лестнице в башне Водяной, стерегли супостата.

Рыжий литвин был хитер и опаслив: проморил он своих караульщиков чуть не до рассвета, и с умыслом то было. Знал Мартьяш, что под утро сон людской крепче бывает, слаще да глубже. Знал он, что даже самого исправного воина в эту пору нет-нет да охватит нежданная дрема и не так уж чутко ухо стража к малейшему шуму. И правда, даже хлопотливый да беспокойный Суета ждал-ждал, да и заснул нежданно-негаданно, опустив голову на каменную ступень.

Только Немка сон не сморил; кабы кто со стороны поглядел, подивился бы, что блестят в темноте глаза его, словно огоньки зеленоватые. Слышал он, как тихий ночной ветерок шелестел травой сухой на старых стенах, как порой малый камешек падал с высокой башни в ров, в воду, затянутую тонким льдом. Но не того ждал грозный мститель.

В предутреннюю пору возле башни раздался шорох, чье-то торопливое дыхание: прокрался кто-то к бойнице мимо двери лестничной. Толкнул Немко Суету легонько, а сам ему рот зажал, чтобы не заговорил молодец спросонья громко. Суета встрепенулся, сразу все понял и тоже прислушиваться стал. Сначала все тихо было, но вот стукнуло что-то тихо-тихо, зазвенело железо о железо.