И вот теперь не без причины лицо короля было пасмурно, ибо для монарха нет большей горечи, как сознание собственного бессилия. Ян Казимир прислонился к спинке кресла, опустил руку на стол и сказал, указывая на карту:

— Все это ни к чему. Достаньте мне сведения!

— Я ничего большего и не желаю, — ответил Оссолинский.

— Вернулись ли разъезды?

— Вернулись, но ничего не привезли.

— Ни одного пленного?

— Захватили только окрестных крестьян, которые ничего не знают.

— А пан Пэлка вернулся? Ведь это знаменитый разведчик!

— Ваше величество, — проговорил с кресла староста ломжинский, — пан Пэлка не вернулся и не вернется — он погиб.

Настало минутное молчание. Король остановил сумрачный взгляд на горящих свечах и стал барабанить пальцами по столу.

— Значит, вы ничего не можете мне посоветовать? — сказал он наконец.

— Ждать! — торжественно ответил канцлер. Чело Яна Казимира покрылось морщинами.

— Ждать! — повторил он. — А тем временем Вишневецкий с войском погибнет под Збаражем…

— Еще некоторое время они продержатся, — небрежно заметил Радзейовский.

— Молчите, мосци-староста, если не можете сказать ничего хорошего!

— В том-то и дело, ваше величество, что могу!

— Что же?

— Послать кого-нибудь под Збараж, будто бы для переговоров с Хмельницким. Посол убедится, там ли хан, и, вернувшись, сообщит нам о положении дел.

— Это невозможно, — сказал король. — Теперь, когда мы объявили Хмельницкого бунтовщиком и назначили награду за его голову, а запорожскую булаву отдали Забускому, нам не подобает вступать в переговоры с Хмельницким.

— В таком случае послать послов к хану, — ответил староста.

Король вопросительно взглянул на канцлера, который поднял на него свои голубые, строгие глаза, и после минутного размышления сказал:

— Совет-то хорош, но Хмельницкий наверняка задержит посла и все это ни к чему не приведет.

Ян Казимир махнул рукой.

— Я вижу, — медленно промолвил он, — что у вас нет никакого выхода, а потому скажу тот, который вижу я. Я прикажу трубить в поход и пойду со всем войском под Збараж. Да будет воля Божья! Там мы узнаем, есть ли хан или его нет.

Канцлер знал неудержимую отвагу короля и не сомневался, что он готов это сделать. С другой стороны, он знал, что если король что-нибудь решит, то никакие уговоры не помогут. А потому Оссолинский сразу не стал противиться, даже одобрил мысль, но советовал не спешить, говорил, что это можно сделать завтра или послезавтра, а между тем могут прийти благоприятные вести. Каждый лишний день будет усиливать замешательство черни, истомленной поражениями под Збаражем и тревожимой вестями о приближении короля. Мятеж может растаять в лучах королевского величия, как снег от лучей солнца, но на это надо время. В руках короля спасение всей Речи Посполитой, и потому он не должен подвергать себя опасности, тем более что в случае несчастья збаражские войска неминуемо погибнут.

— Делайте, что хотите, лишь бы у меня завтра были сведения.

И опять воцарилось молчание. За окном стояла огромная золотистая луна, но в комнате потемнело, так тускло горели свечи.

— Который час? — спросил король.

— Скоро полночь, — ответил Радзейовский.

— Я не буду спать эту ночь. Объеду лагерь, и вы поедете со мной. Где Убальд и Арпишевский?

— В лагере. Я пойду сказать, чтобы подали лошадей, — сказал староста.

И он приблизился к дверям; вдруг в сенях послышалось какое-то движение, оживленный разговор, отголоски торопливых шагов, наконец, двери раскрылись настежь, и в комнату, запыхавшись, вошел Тизенгауз, приближенный короля.

— Ваше величество, — воскликнул он, — прибыл офицер из Збаража. Король вскочил с кресла, канцлер тоже, и у обоих вырвался возглас:

— Не может быть!

— Точно так! Он стоит в сенях!

— Давайте его сюда! — воскликнул король, хлопнув в ладоши. — Ради бога, давайте его сюда!

Тизенгауз исчез в дверях, и через минуту вместо него на пороге появилась какая-то высокая незнакомая фигура.

— Ближе, мосци-пане, — сказал король, — ближе! Мы рады тебя видеть!

Офицер подошел к самому столу, и при виде его король, канцлер и староста ломжинский отступили в изумлении. Перед ними стоял какой-то страшный человек, чуть не призрак; изодранная одежда еле закрывала его исхудалое тело, лицо было посиневшее, запачканное кровью и грязью, глаза горели лихорадочным блеском, черная всклоченная борода спускалась на грудь; трупный запах шел от него, а ноги так дрожали, что он должен был опереться на стол.

Король и оба вельможи смотрели на прибывшего широко раскрытыми глазами. В эту минуту распахнулись двери, и в залу вошло множество сановников — военных и гражданских: генералы Убальд, Арцишевский, литовский подканцлер Сапега и другие. Все стали за королем и с удивлением смотрели на офицера. Король спросил:

— Кто ты?

Несчастный раскрыл рот, хотел говорить, но судорога свела челюсти, подбородок задрожал, и он с трудом прошептал:

— Из… Збаража.

— Дайте ему вина, — раздался чей-то голос.