Тогда в нем проснулся страшный голод. Сегодня утром он съел кусок конины, которым не насытился бы и двухмесячный волчонок, — с тех пор у него ничего не было во рту.

И вот он стал срывать растущие вокруг стебли водорослей и жадно высасывать их. Он утолял ими не только голод, но и жажду, мучившую его.

И все время посматривал на костер, который постепенно все бледнел и гас.

Люди у костра как бы заволакивались мглой и, казалось, отдалялись.

"Ага, сон меня одолевает, — подумал рыцарь, — я усну здесь, на островке".

Но возле костра началось движение. Конюхи встали. Вскоре до слуха Скшетуского долетели возгласы: "Лош! Лош!" Им в ответ раздалось короткое ржание. Вокруг костра все опустело, послышался свист и глухой топот лошадей по сырому лугу.

Скшетуский не мог понять, почему конюхи уехали. Но вдруг он заметил, что кисти тростника как-то побледнели, вода блестит иначе, чем при луне, а воздух заволакивается легкой мглой.

Он оглянулся — светало.

Вся ночь ушла у него на то, чтоб обогнуть пруд и дойти до реки и болота.

Он был только в начале дороги. Теперь ему надо было идти рекой и пройти через табор днем.

Воздух все более наполнялся светом зари. На востоке небо стало бледно-зеленым.

Скшетуский снова спустился с островка в болото и, добравшись до берега, высунул голову из тростника.

В расстоянии шагов пятисот виднелся один только татарский пост, луг был пуст и лишь вдали догорал костер; рыцарь решил ползти к нему среди высоких трав, перемешанных с росшим еще местами тростником.

Доползши до костра, он принялся тщательно искать остатков пищи и нашел обглоданные бараньи кости, с остатками жира и жил, и несколько штук печеной репы, брошенных в теплом пепле. Он накинулся на них с жадностью дикого зверя и ел, пока не заметил, что посты, расставленные по пройденной им дороге, уже возвращаются в табор и приближаются к нему.

Тогда он пополз назад и через несколько минут исчез за стеной тростника. Отыскав сухое место, он лег без шелеста на землю. Между тем стража проехала мимо. Скшетуский тотчас принялся за кости, взятые им с собой, которые теперь стали трещать в его могучих, точно волчьих челюстях. Он обгрыз жир и жилы, высосал мозг, разжевал кости и немного утолил голод. Такого пира он давно уже не мог задать себе в Збараже.

Он почувствовал себя сильнее. Его подкрепили и пища, и занимающийся день. Становилось все светлее; восточная сторона неба из зеленоватой становилась розовой и золотистой, и хотя утренний холод был очень чувствителен, но рыцаря утешала мысль, что вскоре солнце согреет его утомленное тело.

Он внимательно оглянулся по сторонам, чтобы хорошенько ориентироваться. Островок был достаточно велик, и на нем легко могли улечься два человека. Он со всех сторон был окружен тростником, точно стеной, что совершенно скрывало его от людских глаз.

"Меня здесь не найдут, — думал Скшетуский, — разве если захотят ловить рыбу, но рыбы здесь нет, она передохла от трупов. Тут я отдохну и подумаю, что делать дальше".

И он стал раздумывать, идти ли ему дальше вдоль берега реки или нет, и наконец решил идти, если подымется ветер и будет волновать тростник; в противном случае его движения и шелест могут его выдать, особенно если придется проходить вблизи табора.

— Благодарю тебя, Боже, что я жив еще до сих пор! — тихо прошептал рыцарь.

И поднял глаза к небу, а потом мысленно унесся в польский лагерь.

С этого островка замок был прекрасно виден, особенно когда его озолотили первые лучи восходящего солнца. Может быть, оттуда с башни кто-нибудь смотрит на этот островок в подзорную трубу, а Володыевский и Заглоба, те уж, верно, весь день будут поглядывать с высоты валов, не увидят ли его висящим на какой-нибудь осадной башне.

"Вот и не увидят, — подумал Скшетуский, и грудь его наполнилась блаженным чувством при мысли, что он будет спасен. — Не увидят, не увидят! — повторял он несколько раз. — Я прошел лишь половину пути, но ведь и эту половину нужно было пройти. Бог мне поможет и дальше".

Вот он уже видел себя в лесах, за которыми стоят королевские войска, ополчение, гусары, пехота, иностранные полки; земля чуть не стонет под тяжестью людей, лошадей и пушек, а среди этого войска сам его величество король.

Потом он увидел упорнейшую битву, разгром неприятеля, князя, со всей конницей летящего по грудам трупов навстречу войскам.

Его разболевшиеся и опухшие глаза закрывались от натиска мыслей. Им овладело какое-то сладкое бессилие, наконец он растянулся во весь рост и уснул.

Тростник шумел. Солнце поднялось высоко на небе и пламенным оком согревало рыцаря, сушило на нем одежду, — а он спал крепко, не двигаясь. Кто увидел бы его теперь, лежащего на островке с окровавленным лицом, тот принял бы его за труп, который выкинула вода. Проходили часы, а рыцарь все спал. Солнце достигло зенита и стало спускаться на другую сторону неба, а он все еще спал. Его разбудил только пронзительный визг лошадей, грызшихся на лугу, и громкие крики конюхов, хлеставших бичами табунных жеребцов.