Том 1. Громокипящий кубок
вернуться

Северянин Игорь Васильевич
Шрифт:
2
Очаровательные темы Меня преследуют весь год. Но если я «большой» поэмы Не напишу вовек, пусть тот, Кто «где же твой Онегин?» ноет, Вчитается в ту «мелюзгу», Какую я даю: «не стоит» Еще не значит: «не могу». В наш век все длительное немо, А современному уму Все творчество мое — поэма, Какой не снилось никому.
3
Так много разных шалопаев Владеет «мастерски» стихом — Петров, Иванов, Николаев, Что стих становится грехом. Пусть угрожает мне «Удельной» Любой желающий болван: Как хорошо, что я — отдельный, Что Игорь я, а не Иван!

1914. Июнь

Эст-Тойла

Сувенир критике

Ах, поглядите-ка! Ах, посмотрите-ка! Какая глупая в России критика: Зло насмеялася над «Хабанерою», Блеснув вульгарною своей манерою. В сатире жалящей искала лирики, Своей бездарности спев панегирики. И не расслышала (иль то — политика?) Моей иронии глухая критика… Осталось звонкими, как солнце, нотами Смеяться автору над идиотами Да приговаривать: «Ах, посмотрите-ка, Какая подлая в России критика!»

1910

Крымская трагикомедия

И потрясающих утопий

Мы ждем, как розовых слонов

Из меня
Я — эгофутурист. Всероссно Твердят: он — первый, кто сказал, Что все былое — безвопросно, Чье имя наполняет зал. Мои поэзы — в каждом доме, На хуторе и в шалаше. Я действен даже на пароме И в каждой рядовой душе. Я созерцаю — то из рубок, То из вагона, то в лесу, Как пьют «Громокипящий кубок» — Животворящую росу! Всегда чуждаясь хулиганства, В последователях обрел Завистливое самозванство И вот презрел их, как орел: Вскрылил — и только. Голубело. Спокойно небо. Золото Плеща, как гейзер, солнце пело. Так: что мне надо, стало то! Я пел бессмертные поэзы, Воспламеняя солнце, свет, И облака — луны плерэзы — Рвал беззаботно — я, поэт. Когда же мне надоедала Покорствующая луна, Спускался я к горе Гудала, Пронзовывал ее до дна… А то в певучей Бордигере Я впрыгивал лазурно в трам: Кондуктор, певший с Кавальери По вечерам, днем пел горам. Бывал на полюсах, мечтая Построить дамбы к ним, не то На бригах долго. Вот прямая Была б дорога для авто! Мне стало скучно в иностранах: Все так обыденно, все так Мною ожиданно. В романах, В стихах, в мечтах — все «точно так». Сказав планетам: «Приготовьте Мне век», спустился я в Москве; Увидел парня в желтой кофте — Все закружилось в голове… Он был отолпен. Как торговцы, Ругалась мыслевая часть, Другая — верно, желтокофтцы — К его ногам горлова пасть. Я изумился. Все так дико Мне показалось. Это «он» Обрадовался мне до крика. «Не розовеющий ли слон?» — Подумал я, в восторге млея, Обескураженный поэт. Толпа раздалась, как аллея. «Я. — Маяковский», — был ответ. Увы, я не поверил гриму (Душа прибоем солона)… Как поводырь, повел по Крыму Столь розовевшего слона. И только где-то в смрадной Керчи Я вдруг открыл, рассеяв сон, Что слон-то мой — из гуттаперчи, А следовательно — не слон. Взорлило облегченно тело, — Вновь чувствую себя царем! Поэт! поэт! совсем не дело Ставать тебе поводырем.

С.-Петербург

21 января 1914

Поэза истребления

Меня взорвало это «кубо», В котором все бездарно сплошь, — И я решительно и грубо Ему свой стих точу, как нож. Гигантно недоразуменье, — Я не был никогда безлик: Да, Пушкин стар для современья, Но Пушкин — Пушкински велик! И я, придя к нему на смену, Его благоговейно чту: Как он — Татьяну, я Мадлэну Упорно возвожу в Мечту… Меж тем как все поэзодедьцы, И с ними доблестный Парнас, Смотря, как наглые пришельцы — О, Хам Пришедший! — прут на нас, Молчат в волшбе оцепенений, Не находя ударных слов, Я, среди них единый гений, Сказать свое уже готов: Позор стране, поднявшей шумы Вкруг шарлатанов и шутов! Ослы на лбах, «пьеро»-костюмы И стихотомы… без стихов! Позор стране, дрожащей смехом Над вырожденьем! Дайте слез Тому, кто приравнял к утехам Призывы в смерть! в свинью! в навоз! Позор стране, встречавшей «ржаньем» Глумленье надо всем святым, Былым своим очарованьем И над величием своим! Я предлагаю: неотложно Опомниться! И твердо впредь Псевдоноваторов — острожно Иль игнорирно — но презреть! Для ободрения ж народа, Который впал в угрозный сплин, Не Лермонтова — «с парохода», А бурлюков — на Сахалин! Они — возможники событий, Где символом всех прав — кастет… Послушайте меня! поймите! — Их от сегодня больше нет.

1914. Февраль. С.
– Петербург

III. Стихи в ненастный день

В ненастный день взойдет, как солнце,

Моя вселенская душа!

(Заключительные строки «Громокипящего кубка»)

Вере Жуковской

«Я жив, и жить хочу, и буду…»

Я жив, и жить хочу, и буду Жить — бесконечный — без конца. Не подходите, точно к чуду, К чертам бессмертного лица: Жизнь — в нашей власти: мы дотоле Трепещем, бьемся и живем, Пока в нас много ярой воли К тому, что жизнью мы зовем. Смерть торжествует в те мгновенья, Когда поверил ты в нее, И нет в тебе сопротивленья: Смерть — малодушие твое. Я не могу себе представить Всем ощущеньем, всей душой, Как можно этот мир оставить, — Молчать, истлеть, не быть собой! Я превозмог порывы гнева: Убив другого — я убит… А потому — любимец неба — Прощу — чтоб жить! — всю боль обид. Я смел и прям, и прост, и светел. И смерти явно я бегу. Я всех простил, я всех приветил, А большего я не могу!.. Что значит жить? Для вас, — не знаю… Жить для меня — вдыхать сирень, В крещенский снег стремиться к маю, Благословляя новый день Искать Ее, не уставая, И петь, и мыслить, и дышать. Какие нови в чарах мая! Какая в новях благодать! И сколько новей в чарах мая, Ведь столько песен впереди! Живи, живое восторгая! От смерти мертвое буди! Но если ты, в чьих мыслях узость, Мне скажешь «трус», — услышишь ты: — Да здравствует святая трусость Во имя жизни и мечты!

1914. Октябрь

«Во имя зорь весны грядущей…»

Во имя зорь весны грядущей И вешнего разлива рек Прости обидчика, живущий, Как человека — человек. В существование обиды Душой и разумом не верь, Враждебные эфемериды Да изничтожатся теперь! Да распылится самолюбье, Как одуванчик золотой! Цвети, улыбка алогубья, Эмблема жизни молодой. Смелее к ближнему с приветом, А встретишь злобу — отойди, Не осудив его при этом: Людей так много впереди. Непонимающий невинен, Его винящий виноват. Грядущий день весенен, дивен, Сиренен, птичен, солнчен, злат. И мая новый май сюрпризней Своею новью огневой. Во имя ощущенья жизни Люби живущее, живой!

1914. Ноябрь

Петроград

«Мою страну зовут Россией…»

Мою страну зовут Россией. Я в ней рожден, ее люблю. И если б вы меня спросили, Молю ль победы ей, — молю! Да, я молю. Но оттого ли, Что край мой лучше всех краев?… Везде краса и святость боли, И скорбь везде, где льется кровь… И люди все же всюду люди, — Утонченники ль, дикари ль, — Ведущие в добре и худе Свою банальную кадриль. Я, призывающий к содружью И к радостям тебя, земля, Я жажду русскому оружью Побед затем, что русский — я! Ах, роднозём, как заусенец, Докучен, иногда кровав. Кто мыслит глубже, тот вселенец: Тогда, как я, мой недруг прав. Но если недруг прав разбоем, Самозащитою я свят. Мы победим. И успокоим, И оправдаем всех солдат.

«Мы победим! Не я, вот, лично…»

Мы победим! Не я, вот, лично: В стихах — великий; в битвах мал. Но если надо, — что ж, отлично! Шампанского! коня! кинжал! Великий в строфах — зауряден По паспорту своей страны. От девушек и виноградин Поля кровавые видны. Живой всегда над жизнью властен, И выбор есть, и есть исход… Какую же из двух напастей Мне выбрать, милый мой народ? Вот если б я был поэтесса! — На Красный Крест сменил я меч… Повторны времена Дантеса, И глупо гениев беречь!.. Но издавна дружащий с риском, Здесь я останусь невредим, Тем более, что в очень близком Мы несомненно победим.