Шрифт:
«Ох, — говорю, — какой я сон видел! А снилось мне, будто ехал я с тобой да с тещей в лес, заехали к разбойникам, а возвращаясь, забыл я у них уздечку, сказал тебе, и ты меня крепко ударила, вот какой сон дурной! — а сам руку под кровать, вытащил сумку, развязал, вывалил головы, — а не знаешь ли этих?»
«Не знаю».
«Двенадцать, — говорю, — а это вот тринадцатая!» — да шашкой ее по шее.
К теще я сам пошел и сумку понес — тринадцать голов. Разбудил тещу. Рассказал ей сон. Вывалил головы. Тоже не узнает.
«И эту не узнаешь?» — показываю на тринадцатую.
Не узнает.
Тут прибавил я к тринадцати и четырнадцатую!
Сидел Тархан, опустив голову, слушал царя Нарбека, а мысли там были, у лесного ручья в лесном доме.
— Ну, — сказал Нарбек, — поезжай-ка скорее домой, желаем тебе всего хорошего! — и проводил гостя до самых ворот.
Стрелой летел конь. Не за счастьем спешил Тархан. Теперь понял он, только не верил, верить не хотелось. За бедой спешил Тархан.
И когда достиг он ручья, как он просил, чтобы все было не так, чтобы его обманул Нарбек — и сердце билось, как его просьба.
Никто его не встретил, никто его не ждал.
И вошел он в дом и увидел жену: была жена с молодцом, так себе, млявый такой.
Схватил Тархан шашку: кого наперед?
— Стой! Это сам царь Нарбек! — закричала жена.
И вспомнил Тархан о коне, о своем верном коне: надо коня поводить! — бросил шашку и вышел.
А тот, Нарбек, в чем был, лататы.
Так и остался Тархан с женою жить-поживать у лесного ручья на безлюдье. День на охоте, а вечером вернется домой, гость уж сидит, какой Нарбек.
Хорошо житье на безлюдье, там лесной ручей течет и часовня стоит и кругом один лес неизменный.
Под павлином *
Жили-были два брата. И была у них сестра красавица. Жила она у братьев. И так ее они любили, и такая ей была вера: найдет ли кто из них на дороге чего и сейчас же к ней — она разделит.
Пришло время, поженились братья. А делиться не захотели, одной семьей жили, и с ними сестра.
Любили братья своих жен, верили им, а сестру любили пуще и вера ей была крепче: с ней они выросли, первую думу думали — она от них никогда не отступит, и они ее не покинут. И как было до женитьбы, так и осталось: найдет ли кто из них на дороге чего и сейчас же к ней — она разделит.
И стало женам братьев обидно, закипело сердце: отомстят они свою обиду — изведут сестру.
А какая была она красавица, — ты все горы пройди, немало встретишь, а такой не найдешь!
И решили так: кинуть жребий и кому из них выпадет, у того ребенка зарежут, а кровяной нож золовке в карман сунут.
И как решили, так и сделали: зарезали дитё, а кровяной нож золовке в карман сунули.
Утром просыпаются чуть заря.
— Вайме! Вайме! Кто убил?
Повскакали братья.
— Кто убил?
И давай искать.
Перерыли братья весь дом, ничего не нашли, а нашли у сестры — нашли у сестры кровяной нож.
Посмотрела сестра на братьев — верная на любимых.
— Что ж, — сказала, — такая судьба моя!
Раздели ее братья донага, отрубили руки, привязали ей на спину мертвого ребенка, вывели за ворота, там и пустили.
А какая была она красавица, — ты все горы пройди, немало встретишь, а такой не найдешь!
Идет она, — мертвый ребенок за плечами, как камень, и рук у ней нет, — идет она — свою судьбу приняла, да с сердцем не сладишь! — и плачет, и так она плачет — из слез ручей течет.
Куда ей дорога и кто ее примет, верную, с неверной судьбой?
Идет она — и так она плачет — из слез ручей течет.
Целый день она шла и к вечеру пришла к царскому саду. Головой раздвинула ежевику и в кустах заснула. Чуть стало светать, проснулась, — мучила жажда. Тихонько пробралась она на арбузную грядку, облюбовала арбуз поспелее, легла, и прямо зубами. А насытилась, и опять в ежевику.
Утром явились в царский сад садовники, смотрят царская грядка попорчена, оглядели, в толк не возьмут.