Шрифт:
— Отстанешь, — говорит он ей, — бедная ты!
А она:
— Нет, не отстану.
И вышли они вместе из избы в лес и приходят к той самой яме, и стал он слезно прощаться:
— Прощай, — говорит, — Любава моя, тебе меня не видать больше.
А она:
— Куда ты, туда и я.
— Нет уж, ты за мной не ходи, сделай милость.
— Нет, я пойду, ни за что не отстану.
Он бух в яму и скрылся. А она постояла, постояла, да за ним вслед, туда же — в яму.
— Все равно, — говорит, — где он, там и я: одна жизнь!
И как упала она вслед за ним в яму, смотрит: дорога там, дом, и он уж подходит к дому.
Догнала она его, ухватилась:
— Я с тобой!
— Ой, — говорит он, — погибли мы теперь оба, ты и я: свадьбу ведь играют, дочку за меня выдают.
И они вместе вошли в дом. А там сидит старик, страсть и глядеть такой страшный старик, а с ним все триста и тридцать и три — черти, свадьбу играют.
— Это кого ж ты привел? — сказал старик, главный.
— Это жена моя, Любава.
Она старику в ноги. Старик ее бить: и ломал, и лягал, и щипал, и всяк ее ломал, да как наступит ножищей, — закричала она по-худому, на глотку стал.
— Несите ее, — старик задохнулся от злости, — его да ее, стащите обоих из дому вон, откуда их взяли, чтобы и духу не пахло!
Ну и потащили. И притащили их ночью к дому, хряснули о крыльцо, инда хоромы затрещали.
Так вернула Любава себе мужа, Петра, желанная, милого.
И стали они жить и быть и добра наживать, от лиха избывать.
1909 г.
Обреченная *
Был один человек торговый — купец богатый. Помнил он Бога, Богу молился, чтобы дал Бог всего хорошего.
Ехал купец на ярмарку, задержался в городе и только к ночи на место поспел. Остановился купец на постоялом дворе. А поздний был час, и чаю не выпил, помолился, лег спать.
И вот слышит, будто под окном стучит кто-то, а он будто встал и к окну, спрашивает:
«Что надо?»
«В сей час, — отвечает ему со двора кто-то, — дитё родилось в доме, и скажу тебе, что этому младенцу будет».
«Что же ему будет?»
И опять со двора отвечает ему тот же голос: «До семнадцати лет вырастет этот младенец, а в семнадцатый ангельский день в колодце убьется на улице».
И больше ни слова. Спит купец, больше ничего не слышит.
Наутро проснулся купец, вспомнился сон ему, и заходит он к хозяину. А хозяйка в ту ночь дитё родила — девицу. Жалко стало купцу девчонку, и задумал он спасти ее, сохранить от беды неминучей, обреченную, и говорит отцу:
— Я всю ярмарку тут проторгую, возьмите-ка кумом меня.
Хозяин видит, купец богатый и человек очень хороший, согласился, взял его кумом. Богатые справили крестины. Не пожалел купец денег, всех наградил щедро — и куму и крестницу. Всем купец по душе пришелся.
Кончилась ярмарка, пришло время домой ехать, прощается крёстный.
— Ежели, — говорит, — будет жить моя крестница, оставлю ей обнов всяких и содержания, а как семнадцать лет ей исполнится, на ангельский семнадцатый день я сам у вас буду, ежели сам жив буду.
Растет крестница. Шестнадцать годов проходит. Выросла крестница и такая — хороша, была бы лучше, да некуда. Шестнадцать годов прошло и ни разу не побывал крёстный у крестницы. Ждут крёстного: два дня осталось до ангельского дня, ждут купца, глядят на дорогу, не едет ли?
Помнил Бога купец, Богу молился, чтобы дал Бог всего хорошего. Не забыл он сна своего, не забыл обещания. Он спасет свою крестницу, сохранит ее от беды неминучей, обреченную: он один знает судьбу ее, один может повернуть судьбу.
Едет купец. Встречает его крестница.
— Здравствуй, крёстный! — и глядит на него — и так хороша, была бы лучше, да некуда.
Купец ей гостинцу — платье привез, что всем людям на диво.
Начались именинные сборы. Говорит крёстный куме:
— Возьмите из колодца воды по надобью, чтобы на двое суток воды хватило.
Взяла кума воды в кадки, наполнила на двое суток. Велел купец обить колодец кожей. Сам и кожу купил, сам и работу проверил, все ли сделано так: мягко и гладко.