Увидел он Эльсинор, ощетинившийся своими готическими штучками, лишь оказавшись среди могил. «Проклятый туман, я дух едва не испустил, - подумал Мегре, отирая со лба испарину.
– Нет, теперь за ограду ни ногой».

Комиссар подождал, пока дыхание наладится. Туман понемногу рассеялся, открыв его глазам могильный камень, табличку на нем и надпись:

М. Волкофф

10.04.57-17.10.87

– Могила Делу!
– проговорил Мегре отрешенно.
– Так что же они увезли в город, если не труп? Кажется, я догадываюсь...

Заложив руки за спину, комиссар поковылял к санаторию. У калитки он был уже спокоен. И даже удовлетворен. Тем, что прогулка удалась на славу. Он полюбовался природой, размял ноги, хлебнул изрядно адреналина, к тому же кое-что важное узнал.

Было еще светло, Мегре решил идти домой привычной дорогой, то есть мимо Афродиты и других полюбившихся ему скульптур. У Кассандры он встретил отца Падлу с доктором Мейером – маленькой, пухлой и рыжей правой рукой профессора Перена, по совместительству занимавшего должности реквизитора и бутафора санаторского театрального кружка. Доктор что-то увлеченно говорил вежливо кивавшему священнику. Здороваясь с ними, Мегре подумал:

– Странно, я ни разу не видел отца Падлу, прогуливающимся с одним и тем же человеком, разве только с Катэром несколько раз. Неужели в этом дурдоме он занимается миссионерством?

– Вы не забыли? Через пятнадцать минут вам нужно делать инъекцию?
– сказала комиссару правая рука профессора Перена, посмотрев на часы. На лацкане его плаща красовался значок Общества содействия обороне, авиационному и химическому строительству - доктор со времени поездки в СССР коллекционировал все советское.

– Я помню, господин Мейер, - раскланявшись, комиссар быстрым шагом направился к Эльсинору.

19. Пек Пелкастер и другие.

На пути он не смог не задержаться у Мельпомены[24], таинственно выглядевшей в затуманенном погодой воздухе. Рассматривая ее то так, то эдак, услышал за спиной призывное покашливание. Обернулся, увидел Пека Пелкастера[25], эльсинорского чудака, точнее, достопримечательность. Всегда неряшливо одетый, то отрывисто смеющийся, то хмуро-задумчивый, метко названный Люкой Паганелем, он одолевал то одного, то другого обитателя Эльсинора странными речами.

– Чем могу служить?
– радушно поинтересовался комиссар.

– Вы верите в Бога?
– спросил Пелкастер с ходу. Он всегда врывался в собеседника с ходу.

– О, да, конечно!
– заулыбался Мегре.

– А как вы его представляете?

– А разве Его можно представить?

– Можно!

– И каким образом?

– Вы вот любите что-нибудь или кого-нибудь? – Пелкастер начал издалека.

– Разумеется...

– Разумеется... Это не то слово для любви. Вот я люблю Поля Верлена, так люблю, что связь между нами осязаема, хотя я жив, а он давно почил.

Я награжу твое усердие и рвенье,

О, знай, в них - радости и счастия залог,

Невыразимое в них скрыто наслажденье,

Душевный мир, любовь; чтоб вновь ты верить мог, - разве это не слова Бога? Еще я люблю дочь, она почила, люблю Кьеркегора, Сократа, бедную Айседору Дункан, Мане, Ренуара...

– Присядемте у предсказательницы, - сказал Мегре, забыв об ожидающих его уколах.
– Я чувствую, до конца вашего списка далеко. И, тем более, до рассказа о вашем понимании Бога.

Туман рассеялся, как и не было его, освободившееся солнце красило в пурпур облака, распластавшиеся на горизонте. Отметив минутой молчания искусство дневного светила, собеседники присели на скамейку в виду статуи красавицы Кассандры[26]. Пелкастер, ничуть не смущенный иронией, прозвучавшей в голосе комиссара, продолжил перечисление:

– Также я испытываю родственные чувства к Огюсту Родену, Лонгфелло, Бертрану Расселу, бедному Мопассану. Со всеми ними я хотел бы поговорить или, хотя бы, украдкой посмотреть со стороны. Но, увы, они мертвы...

– К чему вы это?
– спросил Мегре.

– А вы представьте, через пятьсот лет, когда человечество станет божественно всемогущим, и потому лишится целей...

– Подождите, - удивился Мегре.
– Вы сказали «человечество станет божественно всемогущим, и потому лишится целей?»

– Да. Всемогущее скверно тем, что получает все без борьбы, и потому, перестав желать, в конце концов, обращается ничтожеством. Так вот, когда человечество станет всемогущим и лишится целей, встанет такой, как я, человечишка, и предложит ему восстановитьАйседору Дункан, предложит восстановить Иосифа Бродского, Бертрана Рассела, Эразма Роттердамского...