– Они воевать не станут, только если из-под палки. Рабы.

– Ты уверен?

– Да. А чтобы сомнений не было, сам этих питухов проверь. Выпусти их завтра из поруба, и пусть лоскутовцы за ними присмотрят. Сейчас в порубе тридцать пять человек, и если хотя бы пятеро из них до Павлова дойдут, то это и много.

– А с остальными что будет?

– Кабаки закроют, значит, по окрестным городкам и станицам разойдутся. Будут пить, пока последнее не пропьют, потом воровать и грабить станут, и им без разницы, у кого и что тянуть. Но самое плохое, что они могут собраться в отряды и начнут требовать раздела войсковой казны.

Отец нахмурился, зло ощерился, как дикий зверь, но быстро себя унял и сказал:

– Ладно, иди к Лоскуту, может быть, еще тебе какую работу найдет, а мне одному побыть нужно, подумать, да со священниками нашими, - Кондрат кивнул на церковь, - не договорил, а надо бы.

Воронежского воеводу Степана Андреевича Колычева, пожилого грузного человека в мешковатом темном сюртуке, нелепых белых панталонах и растрепавшемся парике, терзали сомнения. С Дона поступали слишком противоречивые вести, много прознатчиков и торговых людей к нему приходило каждый день, но все они говорили о разном, и кому верить он не знал.

Три дня назад прибежал козловский житель Гур Лычагин и поведал, что отряд князя Юрия Долгорукого полностью истреблен на Дону. Вслед за ним появились шпионы князя Волконского Дементий Сушков и Тимофей Кусов. Они доложили, что слышали, будто отряд Долгорукого разбит, но про смерть князя ничего не знают. А вчера вернулся с Дона воронежский посадский человек Иван Сахаров, ведущий торговлю в Черкасске со своими сродственниками казаками, и донес, что полковник жив и пребывает израненный с пятью драгунами на дальнем хуторе неподалеку от Калача. В доказательство Сахаров предоставил воеводе письмо с княжеской печатью. И в этом письме Долгорукий просил спешно выслать ему на помощь солдат и драгун, поскольку есть возможность совместно с атаманом Максимовым задавить восстание в зародыше.

Сразу по прочтении этого послания, Колычев вызвал к себе командира Воронежского пехотного полка Рыкмана.

Подполковник прибыл незамедлительно, Степан Андреевич принял его в своем кабинете и начал разговор:

– Виллим Иванович, ты знаешь, какие известия с Дона пришли?

– Слыхал, - ответил тот, раскуривая свою неизменную трубку.
– И даже караулы у кораблей двойные поставил, на всякий случай.

– Господин подполковник, надо незамедлительно выступить на подмогу к князю Долгорукому.

– Э-э-э, нет, воевода, - протянул Рыкман.
– Мой полк причислен к Воронежскому Адмиралтейству для охраны флота российского, и ни в каких иных делах участвовать не будет.

– Только ты участие в походе примешь Виллим Иванович. Твои солдаты под командованием своих офицеров на месте останутся. Мне в начальные люди над отрядом поставить некого, а государь ясно указал, помогать князю в его деле всеми силами и средствами.

– Когда отправляться?

– Послезавтра, так как всех собрать надобно.

– Кто со мной пойдет, если я приму ваше предложение?

– Драгуны, гренадеры, стражники, урядники, пушкари и верные нам станичники, всего четыреста конных. Надо выручить князя, а то, попомни мое слово, не сносить нам головы.

– Я согласен.

– Вот и ладно, Виллим Иванович, вот и хорошо.

Прошел день, за ним другой, и отряд Рыкмана выступил на Острогожск, где должен был пополниться тремя сотнями местного слободского полка под командованием своего командира Тевяшова. От Острогожска их путь лежал на Калач. Кажется, что все в порядке, но все же терзало что-то воеводу, провожавшего отряд Рыкмана, и не давало ему покоя. Решив, что это обычная мнительность, Степан Андреевич загнал свои сомнения поглубже и отправился заниматься другими городскими делами, которых в Воронеже никогда не убывало.

Все было как всегда. Конники из отряда Рыкмана шли весело и были готовы исполнить любой его приказ. В Острогожске, как и планировалось, к нему присоединились слобожане. Снова осенние дороги, дождь и короткие привалы в небольших деревеньках. И так продолжалось до тех пор, пока под Каменкой, отряд подполковника не был окружен казаками Василия Поздеева, которые поджидали его в засаде.

Рыкман понял, что угодил в ловушку и был готов к тому, чтобы сражаться до последней возможности. Но казаки Поздеева зажали его в чистом поле, атаковать не спешили и выслали вперед парламентера.

Командир слобожан Тевяшов сказал ему тогда:

– Прикажите стрелять в парламентера, Виллим Иванович.

– Нет, будем его слушать и узнавать, чего он хотеть, - Рыкман разволновался и начал коверкать русскую речь.

– Вы об этом пожалеете, - бросил Тевяшов и отъехал к своим трем сотням конников.

К занявшим оборону царским войскам подъехал казак под белым флагом и, обращаясь скорее к солдатам и драгунам, чем к подполковнику, он начал выкрикивать: