– И зачем все это?

– Так я ж говорю: все из-за "Латинского танго".

– Ты-то говоришь, да я-то ничего не понимаю, – нахмурился Еременко. – Давай по порядку и с подробностями.

– Слушаюсь. Операция "Латинское танго", как известно, вышла Максимову боком.

– Не ему одному, – буркнул Еременко.

– Оно так, – согласился с начальством Сологуб. – Но только Максимов уверен, что операцию прикрыли на самой середине.

– И ты эту его уверенность разделяешь. – Еременко раздражался все больше. – Помню я наш разговор, Михаил Иванович, но причем тут моя жена?

– Так я к этому и веду, – поспешил заверить Еременко Сологуб. – Официально операция прикрыта. Придется майору проситься в отпуск и продолжить изыскания частным, так сказать, порядком. И вот тут ему без Вяземского никак не обойтись.

Еременко вперил в Сологуба тяжелый взгляд, но перебивать не стал.

– Причина тому проста, – продолжил Сологуб. – У Вяземского на руках крест, который, возможно, является одними из ключей к разгадке тайны угнанных вагонов, а может и еще что-то, что он от нас утаил.

Левая бровь генерал-полковника слегка изогнулась, требуя пояснений.

– Ну не мог капитан Вяземский оставить наследникам один лишь крест, не присовокупив к нему сопроводительной записки.

– Логично, – кивнул Еременко. – При одном лишь условии: пресловутый клад действительно существует.

– Оперативное чутье подсказывает мне, товарищ генерал-полковник, что три каппелевских офицера стибрили-таки тогда эти три вагона с золотом.

Оперативным чутьем генерал-лейтенанта Сологуба пренебрегать никак не следовало, и Еременко кивком выразил готовность продолжить слушания.

– Я посоветовал Максимову сблизиться с Вяземскими, но и Аристарх, и Екатерина его, мягко говоря, послали. И вот уж отпуск близится, а подхода к Вяземскому все нет.

– Постой, постой, – прервал Сологуба Еременко. – И теперь умнейшая Лариса Матвеевна решила совершить обходной маневр. На юбилее она знакомится с Леной, через нее со Светланой Фернандес и Екатериной Вяземской, потом добавляет в компанию свою дочь и та через новую подругу делает попытку повлиять на ее несговорчивого мужа, так?

– Где-то так, – кивнул Сологуб.

– А я, значит, должен всему этому потакать?

– Зачем потакать? – хитро прищурился Сологуб – Достаточно просто не мешать.

– Граждане, чей рюкзак?

В повседневной жизни эта женщина могла быть кем угодно: от вагоновожатой до профессора филологии, и носить любую одежду: от спецовки до делового костюма. Но в весеннем вагоне пригородного электропоезда почти все были дачниками, жаждущими встречи с простывшими за зиму стоками, а потому и одеты были одинаково вне зависимости от пола, возраста и социального статуса.

Вопрос был задан вполне буднично, даже с некоторой ленцой, так, для проформы. Никто из сидящих рядом со стареньким рюкзаком, в котором и не было-то ничего, кроме пакета с цементом, который Бухлов какого-то рожна пер на дачу, не сомневался, что, сей момент, откликнется чей-то голос и признает тару своей. И так бы оно и случилось, кабы сосед не заметил намерения Бухлова и не придержал его за коленку.

– Твой? – спросил он полушепотом.

К этой развеселой компании Бухлов прибился случайно…

На Курский вокзал он этим утром притопал загодя и место в вагоне занял сразу, как электричку подали под погрузку. Потому и досталось ему место у окошка. Бухлов закинул рюкзак на багажную полку, а сам, притиснувшись плечом к стенке вагона, стал досматривать бестактно прерванный будильником утренний сон. Потому, как заполнялся вагон, осталось вне зоны его внимания. Сон Бухлов досмотрел как раз к тому моменту, когда первая партия дачников, вспорхнув с насиженных мест, устремилась к выходу. Он глянул в окно, подумал о том, что еще ехать и ехать и хотел было вновь прикрыть глаза, – вдруг, что еще покажут? – как услышал:

– Привет, сосед!

Совсем не думая, что это к нему, Бухлов, тем не менее, повел глазами на голос. Было в этом мужике, радостно семафорившим ему рукой, что-то знакомое. На всякий случай Бухлов улыбнулся в ответ и кивнул.

– Чего скучаешь в одиночестве? – прокричал мужик. – Вали сюда, тут все наши!

Бухлов не стал спрашивать кто эти "наши", потому что уже кое-что вспомнил. В садовом товариществе числилось много народа, и одним из числившихся был этот самый весельчак. Бухлов не помнил ни имени его, ни фамилии – да и слышал ли он их когда? Их участки располагались в разных концах товарищества. И чего ему вздумалось так настойчиво звать Бухлова в свою компанию? Не иначе, как от широты души. Последняя мысль заставила Бухлова отодрать седалище от скамьи, поскольку обижать "широкую душу" он счел неверным. Рюкзак покинул верхнюю полку и переместился вниз охранять место, а сам Бухлов, без особой на то охоты, поплелся на призывный блеск глаз знакомого незнакомца.