— Мне куда лучше, спасибо, — ответила я.

Барни Симпсон, пытавшийся улучить перерыв в беседе, чтобы уйти, сказал всем:

— Увидимся позже, — и зашагал к двери.

Может, из-за боли, может, из-за потрясений прошедшей недели, но Манфред внезапно спросил:

— Ну, когда свадьба?

В комнате мгновенно воцарилась тишина. Доктор Томасон в спешке покинул палату и оставил Рейн переводить взгляд с сына на меня, с меня на Толливера. Взгляд этот был почти таким же удивленным, какими мы с Толливером себя чувствовали.

Я знала, что Манфред не обрадуется, но не ожидала, что он рассердится. Я велела себе не забывать, сколько потрясений он пережил за последние несколько дней.

— Мы еще не назначили дату, — сказал Толливер.

Это стало еще одним сюрпризом для меня.

Теперь я злилась на всех. Рейн сидела с разинутым ртом, у Манфреда был надутый вид, Толливер не на шутку взъярился.

— Простите, — раздраженно произнесла Рейн. — Я думала, вы брат и сестра. Видимо, я неправильно поняла.

Я сделала глубокий вдох.

— Мы не родственники, но провели подростковые годы в одном доме. — Я пыталась говорить спокойно и ровно. — Теперь, думаю, Манфред устал. Мы пойдем в похоронное бюро. Кажется, доктор сказал, оно называется «Покойся с миром»?

— Да, — ответила Рейн. — Кажется, так.

Она выглядела сбитой с толку, и кто мог бы ее обвинить?

— Не позволяй ему запугать себя, Харпер, — бросил Толливер, когда мы вышли из больницы.

— Думаешь, Манфред произнес слово «свадьба», чтобы меня испугать? — Я засмеялась, но смех мой был невеселым. — У нас все в порядке. Нам не нужно делать поспешных шагов. Мы это знаем. Правильно?

— Правильно, — твердо ответил Толливер. — У нас впереди полно времени.

Я не привыкла к тому, что впереди еще полно времени, поскольку часто имела дело с внезапно скончавшимися людьми. Но сейчас я отогнала эти мысли.

Похоронное бюро находилось в стандартном одноэтажном кирпичном доме, парковка рядом с которым слишком быстро заполнялась. Я побывала в сотнях похоронных бюро, поскольку множество людей до последней минуты не могли принять решение и пригласить меня приехать. Я готова была поставить деньги на то, что это бюро окажется с двумя залами.

И вправду, когда мы вошли в вестибюль, то очутились перед двумя дверями, вдоль стен стояли скамьи, а на столике лежали книги для записи, ожидающие скорбящих. Вывеска на подставке — на ней к черному, похожему на войлок материалу прикалывали временные белые объявления — гласила, что в зале справа находится тело Джеймса О. Барриса. Комната слева была пуста.

Слева и справа от нас тоже были комнаты, в одной из которых сидел владелец похоронного бюро. Вторая, вероятно, была для его совладельца или помощника либо служила маленькой приемной для людей, лишившихся близких.

И вот вышла сама директор похоронного бюро, уютная круглая женщина лет за пятьдесят в опрятном брючном костюме и удобной обуви, ее волосы и скромный макияж радовали глаз.

— Здравствуйте, — произнесла она с мягкой улыбкой, должно быть служившей ей всегдашним подспорьем. — Вы мисс Коннелли?

— Да, это я.

— И вы здесь, чтобы осмотреть останки миссис Бернардо?

— Да.

— Толливер Лэнг, — сказал Толливер, протягивая руку.

— Кледа Хамфри, — ответила та, сердечно пожав ему руку.

Потом женщина провела нас по длинному центральному коридору в заднюю часть дома. Там имелась дверь, которую она отперла, и мы проследовали через стоянку для машин к большому зданию за похоронным бюро. Здание было очень симпатичным с виду, кирпичным, под стать дому, где находилось бюро.

— Миссис Бернардо там, в задней комнате, — сказала женщина, — поскольку хоронить ее будут не здесь. Тех, кого собираются перевозить, мы держим в транзитной комнате.

Оказалось, что «транзитной комнатой» Кледа Хамфри тактично называла рефрижератор. Она открыла блестящую стальную дверь без единого пятнышка, и на нас повеяло холодным воздухом.

На каталке в большом черном пластиковом мешке лежала Ксильда.

— Она все еще в больничной одежде, со всеми тамошними трубками и прочим, пока не будет принято решение о вскрытии, — сказала директор похоронного бюро.

«Черт!» — подумала я.

Лицо Толливера стало очень напряженным.

— По крайней мере, ее душа ушла, — заметила я, и мне захотелось дать себе пощечину, когда я осознала, что говорю вслух.