Вот им уже семь. Они с Джимми Оуэнсом пялятся сквозь грязное стекло офиса Строительной Компании Бёрра на календарь с голыми дамами, зная на что они смотрят, но зная не до конца, испытывая томительное, вязкое, стыдливое возбуждение. Там была одна светловолосая дама, вокруг ее бедер был повязан кусок голубого шелка, и они смотрели на него долго, очень-очень долго. Они спорили о том, что может быть под этим шелком. Джимми говорил, что видел свою маму голой. Джимми говорил, что знает. Джимми говорил, что там волосы и щель. Ему не хотелось в это верить, ведь то, что говорил Джимми было отвратительно.

Впрочем, он был согласен, что женщины должны сильно отличаться от мужчин в этой части, и они провели долгий летний вечер, наполненный сиреневым закатом, обсуждая этот вопрос, хлопая комаров и глядя запись бейсбольной игры на участке фирмы по перевозке мебели через дорогу от офиса Бёрра. Он чувствовал, по-настоящему чувствовал в полудреме жесткий бордюр под своей задницей.

В следующем году он ударил Джимми Оуэнса в рот стволом своей новехонькой пневматической винтовки когда они играли в войну, и тому пришлось наложить четыре шва на верхнюю губу. Годом позже они уехали. Он не хотел бить Джимми по рту, это вышло случайно. В этом он был уверен, хотя тогда он уже знал, что Джимми был прав, потому что тоже видел свою маму голой (он не хотел подсматривать — это вышло случайно). Там были волосы. Волосы и щель.

Шшш, это не волк, любовь моя, всего лишь твоя игрушка, видишь?... Моллюски и мидии, живехоньки, живы... Мама любит своего сыночка.... Шшшш... засыпай...

— Предупреждение! Предупреждение 47-му!

Чей-то локоть грубо заехал ему по ребрам.

— Это тебя, парень. Проснись и пой, — ухмылялся МакФриз.

— Сколько времени? — хрипло спросил Гэррети.

— 8:35.

— Но прошло как будто...

— ...несколько часов, — сказал МакФриз. — Мне знакомо это чувство.

— Такое четкое ощущение...

— Это все твой мозг, — сказал МакФриз, — нашел старый аварийный выход. Вот круто было бы, если ноги так могли!

— Я пользуюсь мылом Дайал, — вставил Пирсон, скорчив идиотскую рожу. — Вот круто было бы, если бы все так делали!

Гэррети подумал, что воспоминания похожи на линию, нарисованную в грязи. Чем дальше идешь, тем более расплывчатой она становится, тем тяжелее ее разглядеть. Пока наконец не остается один только ровный песок и черная дыра в пустоту, откуда ты пришел. Воспоминания похожи на дорогу. Здесь, сейчас они реальны, осязаемы, вещественны. Но дорога несколько часов назад, дорога 9-ти часов утра отошла слишком далеко в прошлое, чтобы иметь смысл.

Они прошли уже почти 50 миль. Прошел слух, что на 50-й миле их будет ждать Мейджор со своим джипом, чтобы подбить промежуточные итоги и произнести короткую речь. Гэррети решил, что скорей всего это полная херь.

Начался длинный и крутой подъем, и Гэррети снова захотелось снять куртку. Но он не стал. Впрочем, он расстегнул ее, и с минуту шел спиной вперед. Огни Карибу мерцали на горизонте, и он подумал о жене Лота, которая обернулась и была обращена в соляной столп.

— Предупреждение! Предупреждение 47-му! 47-й, это второе предупреждение!

Гэррети потребовалась секунда, прежде чем он понял, что это относится к нему. Второе предупреждение за десять минут. Страх вернулся снова. Он вспомнил безымянного мальчика, который умер просто потому, что сбрасывал скорость слишком часто. Неужели то же самое происходит с ним?

Он огляделся вокруг. МакФриз, Харкнесс, Бейкер и Олсон — все смотрели на него. У Олсона был особенно довольный вид. Даже в темноте Гэррети легко читал выражение на его лице. Олсон пережил шестерых. Он хотел, чтобы Гэррети стал счастливым 7-м номером. Он хотел, чтобы Гэррети умер.

— Что, лоха увидел? — резко спросил Гэррети.

— Нет, — сказал Олсон, отводя взгляд. — Нет, конечно нет.

Теперь Гэррети шел с определенной целью, агрессивно размахивая руками. Сейчас без двадцати девять. Без двадцати одиннадцать — через 8 миль — он снова будет свободен. Он ощутил истерическое желание доказать, что сумеет сделать это, что нет необходимости пускать слух о нем, что никто не увидит, как он получает билет... по крайней мере, пока.

Туман, по-прежнему стелящийся понизу, полз по дороге лентами, похожий на дым. Силуэты Идущих рассекали его подобно темным островам, каким-то образом сорвавшимся с места. На 50-й миле они прошли мимо небольшой запертой автомастерской с проржавевшей бензоколонкой — всего лишь смутный зловещий силуэт в тумане. Единственным источником света служила лампа в телефонной будке. Мейджор не появился. Никто не появился.

Дорога совершила плавный поворот, а после него был этот безумно-желтый знак. Надпись начали передавать друг другу, но прежде чем слух дошел до Гэррети, он смог прочитать ее самостоятельно:

Стоны и охи. Где-то впереди Баркович оживленно выкрикнул:

— Ну же, братья! Кто со мной наперегонки до вершины?

— Заткни свою поганую пасть, ты, чертов урод, — спокойно сказал кто-то.

— А ты заставь меня, дебил! — взвизгнул Баркович. — Давай, иди сюда, заставь меня!