— Уйдем, — вяло сказал Олсон.

— А?

— Уйдем в закат.

— Ладно, уйдем в закат, — сказал МакФриз. — В любом случае, это истинная любовь. А ты веришь в истинную любовь, Хэнк, дорогуша?

— Я верю в хороший трах, — сказал Олсон, и Арт Бейкер расхохотался.

— Я верю в истинную любовь, — сказал Гэррети и тут же пожалел об этом. Уж слишком наивно это прозвучало.

— Хотите знать, почему я не верю? — сказал Олсон. Он посмотрел на Гэррети и улыбнулся пугающе хитрой улыбкой. — Спроси у Фентера. Спроси у Зака. Они знают.

— Ничего себе позиция, — сказал Пирсон. Он вышел откуда-то из темноты и теперь снова шел рядом с ними. Пирсон прихрамывал — не слишком сильно, но заметно.

— Да нет, нормальная, — сказал МакФриз и, подумав, добавил непонятно: — Никому не нравятся мертвяки.

— Эдгару Аллану По нравились, — сказал Бейкер. — Я писал реферат по нему в школе, и там говорилось, что у него были склонности к неректо...

— Некрофилии, — сказал Гэррети.

— Да, точно.

— Это что еще такое? — спросил Пирсон.

— Это значит, что тебе хочется переспать с мертвой женщиной, — сказал Бейкер, — или мертвым мужчиной, если ты женщина.

— Или если ты фрукт, — вставил МакФриз.

— Какого черта мы об этом говорим? — хрипло сказал Олсон. — Почему вы вообще стали разговаривать о том, как трахать мертвецов? Это же мерзко.

— А почему нет? — раздался низкий, мрачный голос. Это был Абрахам, номер 2. Он был высок и выглядел каким-то разболтанным — при ходьбе он постоянно шаркал. — Думаю, всем нам стоит остановиться и подумать пару-тройку секунд о том, какого рода половая жизнь ожидает нас за гранью.

— Чур мне Мэрилин Монро, — сказал МакФриз. — А ты можешь насладиться Элеонорой Рузвельт, Эйб, чувак.

Абрахам показал ему средний палец. Где-то впереди один из солдат вынес кому-то предупреждение.

— Ну-ка секундочку. Помолчите одну сраную секунду, — сказал Олсон так медленно, словно с огромным трудом подбирал слова. — Вы все не о том говорите. Все.

— Трансцендентная Ценность Любви, лекция известного философа и эфиопского специалиста по тюремным побегам Генри Олсона, — сказал МакФриз. — Автора книги «Без впадинки персик — не персик» и других работ...

— Стой! — крикнул Олсон. Его голос звучал как железом по стеклу. — Погоди ты одну долбаную секунду! Любовь — это ложь! Это ничто! Большой жирный нуль! Понял?

Никто не ответил. Гэррети посмотрел вдаль, туда, где пустая угольная чернота холмов встречалась с усыпанной звездами чернотой неба. Он подумал, не первые ли это признаки судорог почувствовал он только что в своей левой ноге? Я хочу сесть, подумал он раздраженно. Мать вашу ети, я хочу сесть.

— Любовь это обман! — орал Олсон. — В мире есть только три великие истины — это хорошо пожрать, хорошо потрахаться и хорошо посрать, и все! А когда ты становишься как Фентер или Зак...

— Заткнись, — произнес чей-то скучающий голос, и Гэррети сразу понял, что это Стеббинс. Впрочем, когда он обернулся, Стеббинс все так же шел в одиночестве вдоль обочины, глядя на дорогу перед собой.

Реактивный самолет громко пролетел где-то впереди, перечеркнув ночное небо воздушной белой линией. Летел он достаточно низко, чтобы все могли увидеть его ходовые огни, пульсирующие желтым и зеленым. Бейкер снова начал насвистывать. Гэррети позволил векам опуститься почти до конца. Ноги шли сами по себе.

Наполовину погруженное в сон сознание начало ускользать от него. Случайные мысли лениво гонялись друг за другом на этом просторном поле. Он вспомнил как мама пела ему ирландскую колыбельную когда он был очень маленьким... что-то про моллюски и мидии, живехоньки-живы. И ее лицо, такое огромное и прекрасное, как лицо актрисы на киноэкране. Ему хотелось целовать ее и любить ее всегда. А когда вырастет, он возьмет ее в жены.

Потом его сменило добродушное лицо полячки Джен, чьи темные волосы спускались чуть ли не до талии. На ней был пляжный халат поверх купальника, потому что они направлялись на пляж Рейд. На Гэррети были потрепанные джинсовые шорты и шлепанцы.

Джен пропала. Ее лицо превратилось в лицо Джимми Оуэнса, мальчика из соседнего дома. Гэррети было пять, и Джимми было пять, когда мать Джимми застала их играющих в доктора в песочнице рядом с домом Джимми. У них обоих стоял. Так это называется — стоял. Мать Джимми позвонила его матери, и его мама пришла и забрала его, усадила в спальне и спросила, понравится ли ему, если она заставит его выйти наружу и пройтись по улице совсем без одежды? Его засыпающее тело содрогнулось в спазме унизительного, глубокого стыда. Он плакал и умолял не заставлять его ходить по улице без одежды... и не говорить отцу.