– Ну, и я на пару с Гришей, моим замом, внесла… необходимые коррективы. Такой вот был расклад, – вздохнула я.

– Расклад хороший. Мне нравится, – улыбнувшись, сверкнул зубами Шаповалов. – Будем, братва, дальше папки ваши искать. Сколько здесь шкафов-то всего?

– Пять, – быстро вставила Ульяна. – У Тамары Петровны – один, у Влады Георгиевны тоже. У нас в комнате один шкаф. В приемной есть, и у Григория Наумовича.

– Тогда – вперед, девочки. Промедление или отступление смерти подобно!

Папок с детскими рисунками не оказалось ни в шкафу Ирочки, ни в Гришином «сейфе», ни у меня, ни у «креативной бригады». Они словно провалились сквозь землю.

– Тэ-э-к, – протянул Шаповалов. – Что делать будем, госпожа начальница?

Я сглотнула и шагнула вперед. Мы стояли у меня в кабинете под четырехрожковой люстрой и беспомощно смотрели друг на друга.

– Мне… – перед моими глазами все вдруг завертелось со страшной скоростью, замигало, поехало куда-то кривыми мерцающими полосами, как на экране испорченного телевизора. – Мне плохо… – успела прошептать я перед тем, как упасть в обморок.

Очнулась я в машине Ульяны от звуков негромких голосов: Ульяна и Шаповалов спорили, куда меня отвезти. Ульяна говорила, что лучше всего к ней домой и там ко мне вызовут лучшего частного врача. Шаповалов напирал на гостиницу, в которой он остановился.

– Не надо, – слабым голосом попросила я. – Не надо. Я хочу домой… К себе… Спасибо, Ульяна… за все…

После краткого препирательства – уже со мной – Ульяна отвезла меня домой и уехала. В моей квартире Шаповалов как-то разом засуетился и стал предлагать мне чай или кофе. Было уже почти утро, четыре часа, рассвет слабо просачивался сквозь плотно задернутые шторы, а спать мне почему-то совершенно не хотелось. В машине – да, хотелось и я даже задремала, а сейчас сон с меня словно рукой сняло, и было совершенно непонятно, что мне теперь делать. Отослать Шаповалова прочь – неудобно. Да и куда он поедет в четыре утра?! А находиться рядом с ним… было как-то тревожно и неуютно. Похоже, мое настроение передалось Шаповалову. Он потоптался перед кроватью, на которой я лежала, и вновь повторил свой вопрос насчет чая или кофе.

– Лимон есть? Чай с лимоном… это очень хорошо.

– Есть, в холодильнике.

Он принес мне чай с лимоном, потом и себе притащил чашку, сел прямо на пол и начал шумно прихлебывать горячий чай.

– Ты почему на полу уселся? Иди сюда…

– А можно?

– Нужно.

Шаповалов присел на край кровати и сосредоточенно уставился в кружку с чаем. Он старался не смотреть на меня, и вообще, вся его «фирменная» уверенность в себе куда-то подевалась. Он выглядел как человек не в своей тарелке.

Я не допила чай и со стуком поставила чашку на тумбочку.

– Ну, я пошел?

– Куда?

– На кухню или в большую комнату, спать… там.

– Ты не собака, чтобы спать на полу. Ложись здесь. Места хватит.

Он рывком сдернул свитер. Остался в майке и брюках. Осторожно приблизился к кровати и втянул голову в плечи. Я уставилась в потолок.

– Шаповалов! Не играй в чувствительную барышню! Это все-таки лучше, чем спать на полу. Особенно после сегодняшнего безумного вечера.

Он лег и повернулся лицом ко мне:

– Больно?

– Нет.

– Я же вижу, что да!

– Хочешь пожалеть меня? Не нуждаюсь в этом.

– Я уже понял.

– Тогда зачем спрашиваешь?

– А вдруг я ошибся и ты решила стать… нормальной?

– А сейчас я – ненормальная?

– Ты – железная женщина. Или пытаешься быть таковой. Все свои трудности и слабости ты скрываешь до последнего, ты привыкла во всем полагаться только на себя саму. Разве не так?

– Почти что так.

– Я не ошибся, выходит.

– Нет. Но… – я замолчала. – Я не всегда была такой. И, возможно, не навсегда захочу такой остаться. Понимаешь?

– Нет.

– Жаль!

Он протянул руку и коснулся моей щеки.

– Это тоже нельзя делать?

– Можно.

– Неужели? – в его голосе прозвучал сарказм.

– Не ерничай, Шаповалов. На меня столько всего свалилось, что я могу и не выдержать.

– Что это значит?

– Могу стать… нормальной и слабой. И начну жалеть себя.

– И когда же ты начнешь?

Я стиснула его руку:

– Прямо сейчас!

Его глаза были совсем рядом, и любовное сумасшествие затягивало меня, как в омут… его горячие карие глаза и тяжелые руки-лапы; по телу растекалась слабость, все вокруг стало каким-то легким и нежным, как будто я плыла на спине в воде – медленно, не спеша… Он расстегнул на мне блузку и поцеловал мою грудь.

– Ты обращаешься со мной как с фарфоровой куклой.

– Тебя нельзя. У тебя все болит. Я же вижу, – убежденно сказал он. – Тебе нужен еще чай с лимоном, какие-нибудь обезболивающие таблетки и врач. Может быть, утром мы позвоним Ульяне и вызовем врача… кстати, она говорила, что ее папа – большая шишка?