Пусть видят

Аннотация

В автобусе обругали, на работу опоздал, там же за грубейшую ошибку еще и втык от начальства получил. Ну как тут не схлопотать сердечный приступ?

Любовь Лукина, Евгений Лукин Пусть видят Каким-то чудом он выбросился из переполненного автобуса – и побежал. – Помаду стер!.. – еще звенело в ушах. – А губенки не развешивай!.. – злобно отругивался он на бегу, хотя от автобусной остановки его уже отделяло добрых полквартала. – В такси вон садись, с помадой!.. Лавируя между шарахающимися прохожими, он добежал до угла, понял, что все равно не успевает, и метнулся в арку. Контора располагалась на первом этаже – это многое упрощало. Пробежав вдоль стены, он поднырнул под одним окном, под другим и выпрямился у третьего. Свой брат сотрудник поднял голову, всмотрелся. Отчаянно гримасничая, вновь прибывший припал к стеклу, объясняя на пальцах: открой! Сотрудник встал, отворил створку и, равнодушно предупредив, что это будет стоить полбутылки крепленого, помог перелезть через подоконник. – Ждут? – отряхивая колено, спросил вновь прибывший. – В полном составе, – подтвердил сотрудник. – И Зоха с ними. Вновь прибывший расстроился окончательно. – Вот сучка! – пожаловался он. – Копает и копает! Так и норовит под сокращение подвести… А сюда не заглядывали? – Да нет вроде… – Ага… – сказал вновь прибывший и вышел в коридор. Бесшумно ступая, подобрался к темному, крохотному холлу, заглянул… Глазам его предстали три напряженных затылка: два мужских и один женский. Трое неотрывно смотрели в проем входной двери. За их спинами он незаметно проскользнул в туалет, где тут же с грохотом спустил воду в унитазе и, напевая что-то бравурное, принялся шумно мыть руки. Когда вышел, его уже дырявили три пары глаз. Бледная от бешенства Зоха стояла, уронив руки, причем в правой у нее был плотный листок бумаги, разбитый на две графы: «ФИО» и «Опоздание в минутах». – Где вы были? – с ненавистью спросила она. Он удивленно хмыкнул и оглянулся на дверь туалета. – В сортире, – любезно сообщил он. – Здравствуйте, Зоя Егоровна… – Когда вы явились на работу? – Довольно рано, – сказал он, с удовольствием ее разглядывая. – Вас, во всяком случае, здесь еще не стояло… – Ваш кабинет был закрыт! – крикнула Зоха. – Ну разумеется, закрыт, – с достоинством ответил он. – Я был в кабинете напротив. Если не верите, можете спросить… Зоха пошла пятнами, круто повернулась и выскочила из холла. – Ну ты артист… – скорее одобрительно, нежели с осуждением молвил один из мужчин. Отперев кабинет, он достал работу из сейфа и, разложив на столе, принялся с ликованием вспоминать всю сцену и какая морда была у Зохи. Потом зацокали каблуки и пухлая рука в кольцах положила перед ним кипу белой шершавой бумаги. – Что это? – спросил он с отвращением. – Срочно, – выговорили накрашенные губы. – Но я же!.. – взревел он, раскинув руки и как бы желая обнять два пустых стола, владелицы которых пребывали в декретном отпуске. Подкрашенные глаза на секунду припадочно закатились – и это должно было означать, что заказ спущен сверху. Оставшись один, он некоторое время сидел, багровея, затем треснул ладонью по столу и, непочтительно ухватив кипу белой шершавой бумаги, направился к главному. – А-а, сам явился? – зловеще приветствовал его главный. – Ну расскажи-расскажи, поделись, как это у тебя нос с гробинкой чуть не проскочил… – Нос?.. – С гробинкой. – Не может быть! – хрипло сказал он. – Ну вот, не может! – уже нервничая, возразил главный. – Ты лучше цензору спасибо скажи – цензор на последней читке поймал. С гробинкой, надо же! Был бы жив дедушка Сталин – он бы тебе показал гробинку… – Я проверю! – с ненавистью выговорил он и вылетел из кабинета. Ворвавшись к себе, дрожащими руками вынул из сейфа корректуру и, исправив впопыхах «гробинку» на «гробикну», с бьющимся сердцем сел за стол. Потом дверь открылась и вошла машинистка. Не говоря ни слова, взяла лежащий на столе ключ и заперла кабинет изнутри. «С ума сошла!..» – перетрусив, подумал он. Поднялся навстречу, но, как выяснилось, намерения машинистки были им поняты в корне неправильно: приблизившись, она первым долгом влепила ему пощечину. Он моргнул и влепил в ответ. Машинистка упала на стул и приглушенно зарыдала. – В чем дело? – процедил он. Оказалось, в помаде. – Дура ты! – рявкнул он как можно тише. – Это ко мне в автобусе какая-то овца прислонилась!.. – В ав… В ав… – Она подняла на него безумные сухие глаза с нерастекшейся тушью и снова зашлась в рыданиях. Потом вдруг потребовала, чтобы он немедленно овладел ею на одном из свободных столов. Но тут, к счастью, в дверь постучали и машинистку пришлось спешно спровадить через окно – благо, первый этаж. Стук в дверь был тих, но настойчив. Это явился напомнить об утреннем благодеянии свой брат сотрудник. Они сходили на уголок и, безбожно переплатив знакомому грузчику за бутылку крепленой отравы, распили ее в скверике. Движения замедлились, реакция притупилась и, вернувшись с обеда, он нечаянно придремал в одиночестве над кипой шершавых листов. За час до окончания рабочего дня, вздрогнув, проснулся и в ужасе пробросил, не читая, страниц двадцать, пропустив таким образом семь грубейших ошибок, причем две из них – с политическим подтекстом. По дороге домой забрел в гастроном – купить пельменей. В очереди его обозвали пенсом и алкоголиком, хотя не так уж от него и пахло, а до пенсионного возраста ему оставалось еще лет пятнадцать. На улице сеялся мелкий дождь, от которого, говорят, лысеют, и, прикрыв намечающуюся проплешину целлофановым пакетом с пельменями, он зачвакал по грязному асфальту к дому. Возле телефонной будки с полуоторванной дверью что-то кольнуло в сердце – и мир остановился: дождь завис в воздухе, машины словно прикипели к шоссе, поскользнувшийся алкаш застыл враскорячку… – Вот и все, – как бы извиняясь, произнес кто-то сзади. Уже догадываясь со страхом, что все это значит, он обернулся на голос. В каких-нибудь трех шагах от него на грязном асфальте стоял кто-то высокий, одетый в белое. – Что?.. Уже?.. – Да, – печально и просто ответил тот. – Уже… Они стояли лицом к лицу посреди застывшего и как бы нарисованного мира. – И… что теперь? Не выдержав его вопросительного взгляда, незнакомец отвел глаза. – Знаете… – сказал он, и лицо его стало несчастным. – Как-то неладно всё у вас сложилось… До двадцати лет что-то еще проглядывало: какие-то порывы, какой-то поиск истины… А вот дальше… – Он замолчал, тоскливо глядя на застывшего враскорячку алкаша. – Но ведь… мучился же!.. – Да, – подтвердил незнакомец, но как-то неуверенно. – Да, конечно… Я постараюсь, чтобы там на это обратили особое внимание… – Он поднял скорбные глаза и беспомощно развел руками. – Ну что ж, пойдемте… И они двинулись по улице, которая вдруг начала круто загибаться вверх, к небу. Пройдя несколько шагов, незнакомец в белом оглянулся и брови его изумленно взмыли. – Что ж вы с пельменями-то? Бросьте вы их… – Нет!.. – лихорадочно, со слезой бормотал он, все крепче прижимая к груди мокрую целлофановую упаковку. – Не брошу… Пусть видят… Истину им!.. Зоха – копает, в магазин зайдешь – давка… Пельмени вот по пять рублей… Истину!.. 1991