Шрифт:
– А плохие?
– Похоже, что наше наступление выдыхается. Обозы и подкрепления отстали. Кроме того, снабжение затруднено из-за необходимости перегружать грузы с наших поездов на немецкие, с узкой колеей. В настоящий момент линия фронта проходит от Алленштайна через Остероде, далее по южному берегу озер за Дойче-Эйлау и далее вдоль железной дороги на Розенберг – это такой мелкий городишко. Дальше непонятно. В районе Ризенбурга немцы удрали без сопротивления, открыв фланг наступления на Мариенвердер. А сама крепость пока держится, но это ненадолго.
Еще сообщил, что германская 10-я армия блокирована под Кенигсбергом. 8-я армия практически разгромлена и отходит на линию Мариенбург – Бартенштайн, где есть подготовленная линия обороны, а у нас нет сил, а главное – возможности ее преследовать.
– А на черта они вцепились в Мариенвердер? Их же отрежут от основных сил!
– В штабе полагают – для того, чтобы выиграть время. По последним разведывательным данным, с запада по морю в Эльбинг перебрасываются две полных дивизии. Кроме того, Мариенбург они будут держать до конца – там последний железнодорожный мост через Вислу. И по этому мосту они спешно перебрасывают подкрепления из Центральной Германии.
– Предполагается контрнаступление?
– Да! Весьма вероятно!
– В самое пекло лезем…
Как там у группы «Любэ» поется?
Я думал о многом, я думал о разном, Смоля папироской во мгле. Я ехал в вагоне по самой прекрасной, По самой прекрасной земле… [74]Навеяло, знаете ли.
Колеса звенят, вагоны летят, погоны скучают… Народ опять же разночинный, от рядового до капитана…
И думаю я и о многом, и о разном… И еду в вагоне по пусть не прекрасной, но Прусской восточной земле…
74
«Дорога». Музыка И. Матвиенко, стихи А. Шаганова и М. Андреева.
Не хватает только шутников-студентов, гармошечки и папироски…
До пункта назначения – городка Розенберга – два часа пути. Первый и второй батальоны, саперная и пулеметные роты с частью обоза уже там. Теперь настала и наша очередь.
Трофейный поезд ходит чартером – до места и обратно за сутки он сумел обернуться четыре раза.
Раннее утро, за окнами мелькают укрытые туманом леса и поля.
Наш батальон весь предыдущий день просидел в Госслерсхаузене в ожидании погрузки.
Я просто опупел от скуки.
В шахматы играть надоело, в карты я не играю по идеологическим соображениям, читать нечего, да и телевизора опять же в ближайшие лет сорок не предвидится…
Развлекается народ исключительно байками навроде той, что рассказал намедни штабс-капитан Ильин. Когда кто-то всуе упомянул печально знакомого мне историка-любителя в чине вольноопределяющегося, командир 9-й роты припомнил подходящую по случаю историю.
– Нам вообще везет на вольноопределяющихся, – повествовал Ильин, развалившись на потертом ковровом диване. – Нынешний – Жорж Комаровский, это еще ничего. А вот в пятнадцатом году был у нас тако-о-о-ой фрукт! – Рассказчик мечтательно закатил глаза. – Некий Валентинкин… Из Харькова, кажется… Но сие – не суть. Большой, знаете ли, был философ и мистик. Такие теории разводил – ум за разум заходит. Вот только слушать весьма утомительно, а главное, бессмысленно. Об эфирных полетах, о космосе, о тайных властителях мира толковал. О каком-то «оке силы» мистическом, об иезуитах и древних греках. И все… сумбурно все как-то. Непонятно.
Штабс-капитан некоторое время помолчал, что-то обдумывая, а потом продолжил:
– Хотя припоминаю: как-то один адъютант из корпуса все ж-таки оценил его сентенции – сильно пьян был, бедняга. Вот его и пробрало, и пока не протрезвел – не отпускало. А как протрезвел да вспомнил, что ему Валентинкин наплел, – так сразу пошел и заново напился: к черту, говорит, такую философию…
– И что же? – полюбопытствовал Литус.
– Было дело, отправил его как-то полковой адъютант проследить, как саперы офицерский нужник сооружают. Занял делом, дабы не надоедал людям со своими поучениями, а то от него уж и вестовые да денщики прятаться стали. Он же как в ажитацию [75] войдет, то и до помрачения рассудка заговорить мог. Так вот, руководит он, значит, возведением сего военного объекта да и саперам все об устройстве мира рассказывает. И объясняет сугубое несовершенство вселенной на примере сортира – то яма неглубока, то стенки кривые…
75
А ж и т а ц и я (от лат. agitatio – приведение в движение) – сильное эмоциональное возбуждение.
– Большой оригинал этот ваш Валентинкин, – усмехнулся поручик Павлов.
– Слава богу, не мой! – расхохотался в ответ Ильин. – Так вы будете слушать или нет?
– Будем-будем! – хором отозвались офицеры.
– Тогда я продолжу! В общем, солдатики поскорей работу сделали – лишь бы от него отвязаться, а унтер саперный ему и говорит: «Вы, дескать, посмотрите на этот мир – и посмотрите на этот нужник. Ежели умеючи делать, то и совершенство достижимо». И предлагает ему испытать, так сказать, творение на себе. – Штабс-капитан откашлялся и возобновил повествование: – Как только Валентинкин удалился в нужник, а саперы бегом в роту – лишь бы от философа этого подальше. И тут ка-а-а-а-к ухнет…
Ильин замолчал, выдерживая паузу…
– Обернулись они – ни сортира, ни вольноопределяющегося. Мистика?
– …??? – Слушатели недоуменно переглянулись.
– А вот и нет! Всего лишь снаряд германской мортиры. Девятидюймовым «чемоданом» нас попотчевали. На кого, как говорится, Бог пошлет… А вы говорите – судьба. Вот оно как на войне-то бывает.
Офицеры размещены в вагоне 2-го класса. Очень похоже на купе поезда дальнего следования моего времени, только просторнее и отделка из натуральных материалов.