Этим моментом являлось приравнивание тенденции к повторению тенденции к восстановлению прежнего состояния, приравнивание, которое далеко не является очевидным. Так это или не так, однако Фрейд пришел к заключению, что фундаментальной целью всех влечений является возвращение к более раннему состоянию, регрессия. А если влечения стремятся к прошлому, то почему они должны останавливаться перед превращением живого организма в преджизненное состояние, то есть в состояние неорганического вещества? Поэтому конечной целью жизни должна быть смерть. Таким образом возникла в голове Фрейда знаменитая концепция влечения к смерти.

Предположение о существовании такого всепроникающего «влечения» привело теперь Фрейда к опасности признания монистического взгляда на жизнь, к той опасности, которой он едва избежал в 1914 году, когда его концепция нарциссизма расширила сферу действия сексуального влечения до чрезмерно большой области деятельности. По его мнению, сексуальное влечение является самым консервативным, в то время как влечение к самосохранению, которое, как можно было бы ожидать, будет противостоять влечению к смерти, оказывается слугой последнего; его единственной функцией является как можно дольше обеспечивать, чтобы организм умер своим естественным путем, согласно своему внутреннему закону и в предназначенное время, а не от какого-либо несчастного случая и болезни, которых можно избежать. Даже его знаменитый принцип удовольствия, который сослужил такую хорошую службу, теперь излагался как подручный влечения к смерти. В этот раз такое безвыходное положение представлялось абсолютным, и Фрейд, казалось, пришел к позиции Шопенгауэра, который учил, что «смерть является целью жизни». Между прочим, Гёте также в одной из своих бесед высказал очень похожую мысль. Но Фрейд снова искусно выпутался из этого положения, указав на то, что, хотя сексуальные влечения являются консервативными и подчиняются как принципу навязчивого повторения, так и принципу постоянства-нирваны, они делают это очень характерным для них способом. Справедливо, что они имеют тенденцию восстанавливать более ранние формы бытия и должны поэтому составлять часть влечения к смерти, но их способ действия имеет, по крайней мере, то достоинство, что они на неопределенно долгое время откладывают конечную цель влечения к смерти. Можно даже сказать, что, делая это, они посредством постоянного создания новой жизни препятствуют цели влечения к смерти, и поэтому их можно рассматривать в противопоставлении влечению к смерти. Так что в конце концов Фрейду удалось установить в психике две препятствующие одна другой силы: он назвал их соответственно влечениями к жизни и влечениями к смерти, эти жизненные инстинкты называются еще эрос и танатос. Они обладают равной законностью и статусом и находятся в постоянной борьбе друг с другом, хотя в конце неизбежно побеждает влечение к смерти.

Затем возникает дополнительная проблема. Проблема о безмолвной силе, действующей как в психике, так и в каждой клетке тела, склонной к разрушению в конечном счете живого организма, которая незаметно совершает свою работу. Существует ли какой-либо способ обнаружения признаков ее существования? Фрейд считал, что может обнаружить два таких признака, или, по крайней мере, симптома, которые могут проистекать от гипотетического влечения к смерти. Ключ к разгадке этой силы давала жестокость жизни; великая война сама по себе совсем недавно представляла внушительное зрелище агрессии, грубости и жестокости. Незадолго до этого Фрейд признал существование первичного агрессивного, или деструктивного, влечения, которое в сочетании с сексуальными импульсами становится известным извращением, называемым садизмом. Когда он впервые сделал это (в 1915 году), он считал это влечение частью влечений Я, но позднее дал ему более фундаментальный статус, независимый от Я и предшествующий его образованию. До этого он всегда считал мазохизм вторичным по отношению к садизму, а именно садистским импульсом, направленным вовнутрь против себя. Теперь он изменил этот порядок и предположил, что из этих двух влечений основным может быть мазохизм, тенденция нанесения себе вреда, которая будет являться проявлением влечения к смерти. Деструктивный и садистский импульсы проистекают из мазохистского влечения и не являются поэтому его источниками. Мысль Фрейда состояла в том, что сексуальные или жизненные влечения — ответственные за жизненную «борьбу» — в борьбе против своего противника стараются чуть дольше продлить жизнь путем отвода саморазрушительной наклонности во внешний мир против других людей, что в значительной мере напоминает правителя, который может отвести гневные или революционные импульсы, направленные против него, на чужеземные народы путем провоцирования войны — именно этот мотив осуществляла его страна, Австрия, во время великой мировой войны. Это была в высшей степени интересная концепция, и с ее помощью Фрейд, к своему удовлетворению, закончил свои динамические концепции умственной деятельности.

Хотя Фрейд вначале объявил те идеи, которые мы только что рассматривали, исключительно пробными размышлениями, характерными для него, которые забавляли его, но в законности которых он далеко не уверен, но в течение пары лет в своей книге «Я и Оно» он пришел к полному принятию этих идей, все больше убеждаясь в них в дальнейшем. Как Фрейд однажды сказал мне, он не понимает своего образа действия без этих идей, они стали для него необходимыми.

Эти новые теории, однако, встретили очень неоднозначный прием среди аналитиков, и это несмотря на огромный престиж Фрейда. Немногие аналитики, включая Александера [162] , Эйтингона и Ференци, согласились с этими теориями. Например, насколько мне известно, только они сразу же приняли их. Мелани Кляйн, Карл Меннингер и Герман Нунберг применяли термин «влечение к смерти» в чисто клиническом смысле, который очень далек от собственной теории Фрейда. Все клинические применения, которые он вывел из этой теории, были постулированы после ее создания, а не ранее. Так, мы располагаем чисто психологическими наблюдениями об агрессивных и каннибальских фантазиях младенца, за которыми следуют убийственные фантазии, но из них нельзя заключить каким-либо образом об активном желании со стороны клеток тела, которые ведут это тело к смерти. Сама эта фраза «желания смерти», то есть убийственные желания, которая неизбежна в психоаналитической работе, по всей видимости, произвела здесь большую путаницу посредством простого обыгрывания слова «смерть». Тот факт, что в редких случаях меланхолии такие желания могут, посредством сложных механизмов идентификации и т. д., вызвать в результате самоубийство, не является доказательством, что они возникают из основного желания к саморазрушению со стороны тела; клинический опыт ясно ведет в противоположном направлении.

Очень важно различать гипотетические аспекты влечения к смерти и клинические наблюдения, которые связаны с этой теорией вторично. Эдвард Бибринг хорошо указал на этот момент в следующем высказывании: «Влечения к жизни и смерти не являются психологически познаваемыми как таковые; они являются биологическими инстинктами, существование которых требуется одними гипотезами. А коль скоро это так, то из этого следует, что, строго говоря, эта теория первичных влечений является концепцией, которую можно приводить в качестве доказательства только в теоретическом контексте, а не при обсуждении какой-либо клинической или эмпирической сущности. В этих областях идея об агрессивном и деструктивном влечениях окажется достаточной для объяснения всех фактов, которые находятся перед нами».

Огромная умственная работа, присутствующая в рассматриваемой нами сейчас книге, никоим образом не делает вереницу мыслей в ней легкой для улавливания ее смысла, и несколько аналитиков, включая меня, пытались изложить эту книгу более простым языком, и взгляды Фрейда на эту тему часто истолковывались довольно неверно.

Вторая книга, относящаяся к этому периоду, — «Психология масс и анализ Я» — была задумана во время того же самого взрыва продуктивности, который породил «По ту сторону принципа удовольствия». Фрейд начал писать эту книгу зимой 1919/20 годов и закончил весной 1921 года.

Таким образом, мы видим, что в течение первых двух лет после войны Фрейд восстановил свою активную жизнь, был полон новых продуктивных идей и практических планов широкого распространения знаний, содержащихся в его трудах, в мир. Никогда больше дела не шли у него так хорошо. Его мужеству предстояло подвергнуться тягостному испытанию разочарованием в друзьях и страшному физическому страданию.

В отношении Фрейда к Комитету в целом было нечто такое, что превосходило его сердечность по отношению к каждому члену Комитета в отдельности, и это важно иметь в виду, обсуждая дальнейшие события. Более, чем личную дружбу, Фрейд начал высоко ценить важность своих открытий и все, что из них вытекало. Его главнейшей задачей стало сохранение и развитие этих знаний, что можно сравнить с чувствами добросовестного наследственного землевладельца к своему имению. Теперь Фрейд больше не рассчитывал жить долго, так что он был глубоко озабочен передачей основного дела своей жизни — заботы о психоанализе — тем, кого можно было назвать его наследниками. Во время поездки в Америку в 1909 году Фрейд имел обыкновение рассказывать свои сновидения попутчикам Юнгу и Ференци, а они рассказывали ему о своих сновидениях. Они говорили мне впоследствии, что главной темой его сновидений являлось беспокойство о будущем его детей и судьбе психоанализа.

Было бы ошибкой полагать, что Фрейд ощущал какую-либо личную зависимость от кого-нибудь из членов Комитета, даже от самого близкого ему — Ференци. Его отношение к нам было скорее отцовским, нежели отношением коллеги. Он интересовался нашим благополучием и нашей семейной жизнью, особенно жизнью наших детей, но у него не было причин вдаваться в интимные стороны нашей жизни, кроме как в случае с Ференци, который сам постоянно требовал его помощи в своих личных затруднениях.

Особой заботой Фрейда было сохранение гармонии в Комитете. Долго ли сможет продолжаться такая гармония в группе, состоящей из мужчин очень различных темпераментов, представляющих пять национальностей, которые редко имели возможность собираться вместе для обмена своими взглядами и укрепления дружбы? Кроме этой дружбы нас, конечно, крепко связывала преданность совместному делу, делу развития психоаналитических знаний. Источником разногласий, наиболее вероятно, могло стать какое-либо отступление от следования этой цели, как оно и случилось.