Стихотворения. Избранная проза
вернуться

Савин Иван Иванович
Шрифт:

«Все это было. Путь один…»

Все это было. Путь один У черни нынешней и прежней. Лишь тени наших гильотин Длинней упали и мятежней. И бьется в хохоте и мгле Напрасной правды нашей слово Об убиенном короле И мальчиках Вандеи новой. Всю кровь с парижских площадей, С камней и рук легенда стерла, И сын убогий предал ей Отца раздробленное горло. Все это будет. В горне лет И смрад, и блуд, царящий ныне, Расплавятся в обманный свет. Петля отца не дрогнет в сыне. И, крови нашей страшный грунт Засеяв ложью, шут нарядный Увьет цветами – русский бунт, Бессмысленный и беспощадный… 1925

России

Услышу ль голос твой? Дождусь ли Стоцветных искр твоих снегов? Налью ли звончатые гусли Волной твоих колоколов? Рассыпав дней далеких четки, Свяжу ль их радостью, как встарь, Твой блудный сын, твой инок кроткий, Твой запечаленный звонарь? Клубились ласковые годы, И каждый день был свят и прост. А мы в чужие небосводы Угнали стаю наших звезд. Шагам Господним, вечным славам Был солнцем вспаханный простор. А мы, ведомые лукавым, Мы уготовили костер, Бушующий проклятой новью – Тебе, земля моя! И вот – На дыбе крупной плачем кровью За годом год, за годом год… 1924

«Кто украл мою молодость, даже…»

Кто украл мою молодость, даже Не оставил следа у дверей? Я рассказывал Богу о краже, Я рассказывал людям о ней. Я на паперти бился о камни. Правды скоро не выскажет Бог. А людская неправда дала мне Перекопский полон да острог. И хожу я по черному свету, Никогда не бывав молодым, Небывалую молодость эту По следам догоняя чужим. Увели ее ночью из дому На семнадцатом детском году. И по-вашему стал, по-седому, Глупый мальчик метаться в бреду. Были слухи – в остроге сгорела, Говорили пошла по рукам… Всю грядущую жизнь до предела За года молодые отдам! Но безмолвен ваш мир отсиявший. Кто ответит? В острожном краю Скачет выжженной степью укравший Неневестную юность мою. 1925

«Законы тьмы неумолимы…»

Законы тьмы неумолимы. Непререкаем хор судеб. Все та же гарь, все те же дымы, Все тот же выплаканный хлеб. Мне недруг стал единоверцем: Мы все, кто мог и кто не мог, Маячим выветренным сердцем На перекрестках всех дорог. Рука протянутая молит О капле солнца. Но сосуд Небесной милостыни пролит. Но близок нелукавый суд. Рука дающего скудеет: Полмира по миру пошло… И снова гарь, и вновь тускнеет Когда-то светлое чело. Сегодня лед дорожный ломок, Назавтра злая встанет пыль, Но так же жгуч ремень котомок И тяжек нищенский костыль. А были буйные услады И гордой молодости лёт… Подайте жизни, Христа ради, Рыдающему у ворот! 1924

«Не бойся, милый. Это я…»

Брату Борису
Не бойся, милый. Это я. Я ничего тебе не сделаю. Я только обовью тебя, Как саваном, печалью белою. Я только выну злую сталь Из ран запекшихся. Не странно ли: Еще свежа клинка эмаль. А ведь с тех пор три года канули. Поет ковыль. Струится тишь. Какой ты бледный стал и маленький! Все о семье своей грустишь И рвешься к ней из вечной спаленки? Не надо. В ночь ушла семья. Ты в дом войдешь, никем не встреченный. Не бойся, милый, это я Целую лоб твой искалеченный. 1923

«Мальчик кудрявый смеется лукаво…»

Брату Николаю
Мальчик кудрявый смеется лукаво. Смуглому мальчику весело. Что наконец-то на грудь ему слава Беленький крестик повесила. Бой отгремел. На груди донесенье Штабу дивизии. Гордыми лирами Строки звенят: бронепоезд в сражении Синими взят кирасирами. Липы да клевер. Упала с кургана Капля горячего олова. Мальчик вздохнул, покачнулся и странно Тронул ладонями голову. Словно искал эту пулю шальную. Вздрогнул весь. Стремя зазвякало. В клевер упал. И на грудь неживую Липа росою заплакала… Схоронили ль тебя – разве знаю? Разве знаю, где память твоя? Где годов твоих краткую стаю Задушила чужая земля? Все могилы родимые стерты. Никого, никого не найти… Белый витязь мой, братик мой мертвый, Ты в моей похоронен груди. Спи спокойно! В тоске без предела, В полыхающей болью любви, Я несу твое детское тело, Как евангелие из крови. 1925

«Одна догорела в Каире…»

Сестрам моим, Нине и Надежде
Одна догорела в Каире. Другая на русских полях. Как много пылающих плах В бездомном воздвигнуто мире! Ни спеть, ни сказать о кострах, О муке на огненном пире. Слова на запекшейся лире В немой рассыпаются прах. Но знаю, но верю, что острый Терновый венец в темноте Ведет к осиянной черте Распятых на русском кресте, Что ангелы встретят вас, сестры, Во родине и во Христе. 1924

«Ты кровь их соберешь по капле, мама…»

Братьям моим. Михаилу и Павлу
Ты кровь их соберешь по капле, мама, И, зарыдав у Богоматери в ногах, Расскажешь, как зияла эта яма, Сынами вырытая в проклятых песках, Как пулемет на камне ждал угрюмо, И тот в бушлате, звонко крикнул: «Что, начнем?» Как голый мальчик, чтоб уже не думать, Над ямой стал и горло проколол гвоздем. Как вырвал пьяный конвоир лопату Из рук сестры в косынке и сказал: «Ложись», Как сын твой старший гладил руки брату, Как стыла под ногами глинистая слизь. И плыл рассвет ноябрьский над туманом, И тополь чуть желтел в невидимом луче, И старый прапорщик, во френче рваном, С чернильной звездочкой на сломанном плече, Вдруг начал петь – и эти бредовые Мольбы бросал свинцовой брызжущей струе: Всех убиенных помяни, Россия, Егда приидеши во царствие Твое… 1925