— что? — спросила она.

— я самый великий поэт на свете, — сообщил я ей.

— из живущих или умерших?

— из мертвых, — сказал я, поднял руку и ухватился за грудь. — Вера, мне хочется запихнуть тебе в жопу живую треску!

— зачем?

— откуда я знаю, черт подери!

она расправила платье, я прикончил стакан виски.

— ты ведь ссышь из своей мохнатки, верно?

— кажется, да.

— в том-то вся и беда с вами, с бабами.

— Чарльз, боюсь, что мне придется попросить тебя уйти, мне завтра с утра на работу.

— с утра. пора, пора не пора — прочь со двора.

— Чарльз, — сказала она, — прошу тебя, уходи.

— не волнуйся, пожалуйста, я тебя обязательно выебу! просто мне хочется еще немного выпить. я из тех, кто любит свою выпивку.

я увидел, как она встает, и, позабыв об этом, налил себе еще виски, когда я поднял голову, рядом с Верой появилась еще одна женщина, с виду она тоже была ничего.

— сэр, — сказала вторая женщина, — я подруга Веры, вы ее напугали, а ей завтра рано вставать, я вынуждена просить вас уйти!

— СЛУШАЙТЕ, ВЫ, ПИЗДЕНКИ ВШИВЫЕ, Я ВАС ОБЕИХ ВЫЕБУ, ОБЕЩАЮ! ДАЙТЕ МНЕ ТОЛЬКО НЕМНОГО ВЫПИТЬ, БОЛЬШЕ Я НИ О ЧЕМ НЕ ПРОШУ! ВАС ЖДУТ ДОБРЫХ ВОСЕМЬ ДЮЙМОВ!

я сидел, неудержимо приближаясь к донышку бутылки, когда вошли два полицейских, сидел я на кушетке, в трусах, без башмаков и носков, мне там понравилось, очень уютная квартирка.

— господа, — спросил я, — вы из Комитета по Нобелевским премиям? или Пулитцеровским?

— надевай брюки и башмаки, — сказал один из них. — БЫСТРЕЕ!

— господа, вы отдаете себе отчет в том, что обращаетесь к Чарльзу Буковски? — спросил я.

— документы ты нам предъявишь в участке, а теперь надевай брюки и башмаки.

они заломили мне руки за спину и надели наручники, как всегда, грубо, в вены впились маленькие зазубринки на браслетах, потом они быстренько вытолкали меня наружу, вниз по наклонной подъездной дорожке, подталкивая меня чуть быстрее, чем передвигались ноги, у меня было такое чувство, будто за мной наблюдает весь мир, и еще, как ни странно, мне было стыдно за что-то. я ощущал себя последним дерьмом — виноватым, неполноценным, как обоссанный муравей, как стреляная пулеметная гильза.

— ты что, великий любовник? — спросил меня один из них.

в этой реплике я неожиданно уловил одобрение и сочувствие.

— там уютная квартира, — сказал я. — эх, жаль, вы не видели трусиков!

— заткнись! — сказал второй.

не особенно церемонясь, они швырнули меня на заднее сиденье, я улегся поудобнее и стал слушать их превосходное, утешительное, благочестивое радио, в такие моменты у меня всегда возникала мысль о том, что копы лучше меня, и в ней была доля истины…

в участке — обычное фотографирование, конфискация содержимого карманов, все непрерывно менялось, модернизировалось, потом парень в штатском, после того как с трудом сняли отпечатки пальцев, как всегда, основательно повозившись с большим пальцем моей левой руки: «РАССЛАБЬСЯ! НУ ЖЕ, РАССЛАБЬСЯ!» — вечный комплекс вины при катании пальчиков, но в тюрьме разве можно РАССЛАБИТЬСЯ?

парень в штатском, задававший разнообразные вопросы для линованной зеленой бумаги, он все время улыбался.

— все мужчины — свиньи, — негромко сказал он. — ты мне нравишься, позвони мне, когда выйдешь. — он дал мне листок бумаги. — свиньи, — сказал он, — вот они кто. будь осторожен.

— я позвоню, — соврал я, решив, что это может помочь, когда попадаешь в каталажку, любой сочувственный голос кажется чудом.

— вы имеете право на один телефонный звонок, — сказал охранник. — звоните сейчас.

меня вывели из камеры для алкашей, где спали на досках и, похоже, прекрасно себя чувствовали: стреляли сигареты, храпели, смеялись, обоссывались. мексиканцы вели себя непринужденно, как в собственной спальне, я им даже позавидовал.

я вышел и начал листать телефонную книгу, именно тогда я и понял, что у меня нет друзей, я продолжал переворачивать страницы.

— послушайте, — сказал я охраннику, — пожалуй, не буду я вас задерживать, вы и так здесь уже пятнадцать минут.

в спешке я решил позвонить наугад и набрал номер, добился я лишь того, что меня начала поливать дерьмом чья-то мамаша, которая подошла к телефону, — по ее словам, он (ее сын) однажды угодил из-за меня в тюрьму, поскольку мы были пьяны и я решил смеху ради поспать на ступеньках какого-то морга на главном проспекте Инглвуда, штат Калифорния, у старой суки попросту не было чувства юмора, охранник опять отвел меня в камеру.