Михаил посмотрел на открытую вентиляционную дверку и нашел решение. Он что-то шепнул двум казакам. Те кивнули головами, выползли в дверь.

Казаки усилили пальбу. Немцы пригнулись ниже, легли навзничь. В эту минуту сверху полетели гранаты. Немцы уже боялись поднимать головы.

— Ура! — крикнул Элвадзе. — Хенде хох!

Поднялись казаки и рванулись по проходу вперед.

Два храбреца сверху ударили автоматами.

— Бросай оружие! — кричал Элвадзе.

Немцы сдались. В последнюю секунду отчаявшийся немецкий офицер поднес пистолет к виску — не хотел сдаваться в плен, но казаки остановили его, оглушив прикладом.

Задание было выполнено. Михаил стал подсчитывать своих — только половина эскадрона. Где остальные: убиты или отстали? Он послал связного к командиру полка, казакам приказал собрать немецкое оружие, а сам с Элвадзе принялся осматривать склад.

— Много пшеницы полито кровью, — грустно сказал он, шагая через трупы убитых.

Михаил подносил фонарь к павшим казакам. Зинченко, Беркутов… Герои одними из первых заскочили в склад. Честь им и слава.

Михаил посмотрел в сторону пленных немцев. Что делать с фрицами?

— Вывести и расстрелять! — зло сказал он.

— Не надо терять рассудок, — возразил Элвадзе.

Прибежал связной. Он козырнул и выпалил без передышки:

— Командир полка передал: ждать его приказаний, быть в боевой готовности; пленные пусть пока здесь останутся; в поселке полный порядок; немецкий гарнизон разбит.

— Что делает командир полка? — спросил Михаил.

— Допрашивает с командиром дивизии немецкого офицера.

— Санитарку не видели? — вдруг вспомнил Елизаров, беспокоясь о Вере.

— Нет.

— Позовите старшину.

Вскоре пришли старшина и Кондрат Карпович.

— Живы? — обнял одной рукой отец сына.

— Живы, да не все, — печально ответил Михаил, кивнув на убитых. — Старшина, раненые подобраны?

— Разрешите доложить, — сказал старшина. — Раненые все в помещении, идет перевязка.

Михаил сел на мешок с зерном, поставил перед собой «летучую мышь» и подозвал самого старшего из пленных — лейтенанта лет тридцати, того самого, который бросил в него гранату.

Медленно подбирая слова, сказал по-немецки:

— Предупреждаю, говорите только правду, иначе разговор будет коротким. Номер вашей дивизии?

— Семьсот тринадцатая, — ответил немец.

— Зи линг! — крикнул на весь склад Михаил. — Врете! Кто командир дивизии?

— Не знаю, — поежился лейтенант. — Я недавно прибыл.

— Вы не можете не знать. Расстрелять! — приказал Михаил на русском и немецком языках.

Элвадзе и два казака вывели лейтенанта из склада. Раздалось два выстрела, Элвадзе вернулся, козырнул и четко произнес:

— Ваше приказание выполнено.

— Ведите следующего.

Элвадзе привел высокого красивого немца, обросшего рыжей бородой.

— Как ваше имя? Кто командир дивизии? Сколько танков?

Красивый немец говорил невнятно, уклонялся от ответов, уверял, что он только недавно прибыл на фронт.

— Расстрелять, — приказал Михаил.

Немца вывели, раздались два выстрела, Элвадзе так же доложил об исполнении приказания и подвел третьего пленного, лет двадцати четырех, выбритого, но чумазого. Немец трясся от страха.

— Звание? Должность? — строго спросил Михаил.

— Рядовой, шофер, — ответил немец, дрожащей рукой протягивая замасленные бумажки.

Михаил проверил — документы подтверждали сказанное. Шофер, как на исповеди, говорил, что он по ночам возил в термосах обед, кофе на линию обороны, что езды всего туда семь минут при скорости шестьдесят километров в час, что командир батальона там Функу. Пленный без запинки подробно отвечал на вопросы командира эскадрона.

— Напишите, — тихо сказал Михаил, — какой сегодня пароль у вас.

Немец дрожащей рукой коряво вывел на протянутой бумаге: «Кюгель — Кенигсберг».

— А еще есть шоферы здесь? — спросил Михаил.

— Есть. Здесь много нестроевых, — подтвердил немец.

Михаил, довольный показаниями, велел пленному отойти в сторону. К столу вызвал еще двух немцев, у каждого спросил пароль. Те подтвердили сказанное.

Командир эскадрона приказал привести «расстрелянного» вначале лейтенанта, потом рыжебородого.

— А то, наверное, замерзли, паршивцы, — рассмеялся он. Выделив старшину и конвойных, отправил «помилованных» офицеров в штаб для допроса. Елизаров-старший стоял в сторонке, довольно пощипывая усы, гордый за своего сына. Он даже изменил своей старческой привычке поучать и наставлять молодого казака. Стоял и молчал, удивленный смекалкой сына, его хитрой выдумке с «расстрелянными» немцами.