За четыре с лишним года многое забывается. Вот и память о нежных ладонях притупилась, отошла в самый дальний закуток сознания.

Поначалу Лаури твердо держалась своего плана, но разговорить Марка удалось далеко не сразу. А когда он все же разговорился, образ золотоволосого оператора оброс довольно несимпатичными подробностями. Заводила, жестокий шутник, да еще и не семи пядей во лбу. Уже достраивая цитадель из серого псевдокамня, Лаури задумалась: а может ли Лукас Вигн наизусть читать стихи? Знает ли он, кто такой граф Толстой? Оказывается, поняла Лаура, бывает иной блеск, кроме блеска улыбки и голубых глаз — пусть и очень похожих на глаза рождественских ангелов.

С Марком оказалось интересно. Он многое знал и до многого мог додуматься. Например, он единственный из знакомых школьников не заучивал доказательства теорем, а выводил их заново. «Зачем? — удивлялась Лаури. — Все же есть в учебнике». — «А так я лучше понимаю», — отвечал Марк. Для него отчего-то очень важно было понять, выстроить цепочку и найти решение. В мире, где решения легко отыскивались в сети, такой талант казался ненужным, но захватывающим.

После увлекательной беседы о толстовцах и луддитах Флореан долго избегал дочкиного дружка и старался как можно реже поминать его в разговоре. Лишь однажды, когда Лаура увлеченно рассказывала об их новом проекте — водяной мельнице, вырабатывающей электричество, — сенатор высказался.

— Я запросил в лицее файл Салливана. Пришлось кое-где нажать рычаги. Твоего друга ждет в жизни много разочарований.

— Почему? — удивилась Лаури.

— С такими амбициями и такими невыдающимися способностями он никогда не преуспеет. Мальчишка рвется в орден, где ему совсем не место. Вот что… поговорила бы ты с ним. Меня он слушать не станет, а тебя, может, и послушает.

— О чем поговорить? — подозрительно спросила девочка.

— В твоей гимназии освободилось место. Там дают замечательное образование. У выпускников перспективы огромные. Я бы предложил Марку стипендию, если он оставит лицей и перейдет к вам. А после выпуска… кто знает. В СОН нужны умные и зубастые люди, способные противостоять викторианцам. Твой друг знает орден изнутри, и мне кажется, ему самое место по другую сторону баррикад. Да, Лаури, ты ведь понимаешь, что наш разговор не для посторонних ушей?

— Я понимаю, папа. Только он не примет от нас денег и лицей не бросит.

Флореан задумчиво покусал костяшки пальцев — была у него такая скверная привычка.

— Возможно. Возможно, ты и права. Что ж, тем хуже для него. А все же попробуй.

Обычно Лаура отца ни в чем не слушалась, но тут набралась мужества и рассказала Марку о стипендии. Тот конечно же скривил губы и процедил:

— Господин сенатор раздает милостыню? Как трогательно.

В тот день они впервые серьезно поссорились и два месяца не разговаривали.

Во второй раз Лаура поругалась с Марком уже совсем по дурацкому поводу. Из-за религии.

Нет, она в бога не верила, хотя бы потому, что богов насчитывалось слишком много, и все разные. У мамы был бог на серебряном крестике, а еще иконка, где грустная женщина склонялась над младенцем, похожим на маленького старичка. Женщина грустная, а иконка веселая, золотая и красная, как елочная игрушка. В этом заключалось одно из противоречий. Бог мог прикинуться кем угодно: стариком с бородой на фреске, пустоглазым пузатеньким буддой, мудрецом, нищим, женщиной… или даже убийцей, как страшный Либератор апокалиптиков. И все же совсем без бога тоже было как-то неуютно.

Вечерами Лаура выходила на террасу и смотрела в небо. Девочке казалось, что она проваливается и проваливается в чернильную пустоту, испещренную белыми огоньками. Огоньки равнодушно перемигивались. Для Марка огоньки всегда оставались старыми или новыми мирами, звездами с выводками планет. Каждую можно найти в каталоге, у каждой есть имя и порядковый номер, история, такой-то процент гелия и водорода, такой-то срок жизни и смерти. Лауру бездонный купол пугал. Ноги цеплялись за поверхность, но силы притяжения не хватало — сделай шаг, и сорвешься, и ничья рука не остановит падения.

К тому же девочке не нравилась сухая механистичность рассуждений Марка.

— Значит, всё только вещество? Атомы и молекулы, химические связи? И когда мы умрем, ничего не будет?

Марк пожимал плечами:

— Какая разница? Ты ведь уже будешь мертвой.

— Но мне важно знать, понимаешь, важно… — Она хватала друга за руку и сжимала его пальцы, надеясь на ответное пожатие.

Марк осторожно высвобождал ладонь.

— Что именно тебе важно? Знать, что ты встретишься с матерью в каком-то там раю?

— Хотя бы это. И вообще… что всё не зря.

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем тебе знать, что всё не зря?

— А зачем иначе жить?

— Чтобы думать. Как тебе такой ответ?

— Ага. Я мыслю, следовательно, существую. Ты, наверное, считаешь меня окончательной дурой.

— А не наоборот?

— Что не наоборот?

— Я существую, следовательно, мыслю.

— Дурак. Тебе бы только зубы скалить. Чем ты лучше Вигна?

Марк отвернулся, побарабанил пальцами по перилам террасы. Под террасой устроили гнездо шмели. Прислуга собиралась их вытравить, но Лаури взбунтовалась — ей с малолетства не нравилось, когда мучили и убивали живое. Сейчас мохнатые чудища, возбужденные то ли громкими голосами, то ли нездоровой энергией, исходящей от Лауры и Марка, вылетели и принялись кружиться с низким гудением. В другое время Марк выдал бы какую-нибудь сентенцию о чувствительности насекомых к биополям, но теперь лишь ответил на вопрос.