Эмильена не возражала — лишь бы Жизель обещала чего-нибудь поесть. Жизель пообещала, поднялась и бездумно побрела по липовой аллее. На первом перекрестке она свернула направо, решив идти по променаду. Там и сям виднелись старинные развалины, дорога полого спускалась к Луару. Скоро она очутилась на узенькой улочке, которая шла вдоль берега и упиралась в улицу Дев. Она не обращала внимания ни на крошечные садики, окруженные старыми стенами, сложенными из покрытых мхом камней, которые она так любила, ни на громоздящиеся одна над другою шиферные и черепичные крыши, складывавшиеся в красно-серую мозаику, словно подвешенные вокруг церковной колокольни. Несмотря на шерстяное пальто и довольно теплую погоду, ее знобило, пока она брела, понурившись, не разбирая дороги, до Кателанского луга. Жизель толкнула деревянную калитку и пошла по тропинке, ведущей к Дому стрелков. Дойдя до берега, она опустилась на холодные ступеньки небольшой шестиугольной беседки. Она не имела ни малейшего представления, почему именно здесь она решила искать убежища. Безмятежные отражения голубятен из зеленой сетки в маленьком пруду внизу, шепот ветра в голых ветвях тополей действовали на нее успокаивающе. Жизель попробовала удержать навернувшиеся на глаза слезы, перевести дыхание, сосредоточиться.

С одной стороны, совершенно немыслимо признаться, чтоб именно она насыпала в варенье из лепестков роз — то самое, что Аделина Бертран-Вердон вкушала каждый вечер, — не объясняя, где и как она сама провела предыдущую ночь. С другой — ей нужно было алиби. Также необходимо было обойти некоторые факты и при этом, не виляя, рассказать все, что ей известно. На кон поставлена ее жизнь.

Жизель закрыла глаза и оперлась головой о кирпичную стену. Тут же перед ее мысленным взором словно в сарабанде заплясали пестрые образы. Надо бы привести все это в порядок, прежде чем принять решение. Она сосредоточилась на обстоятельствах, которые привели ее сюда. История с Селимом обвилась, словно сорняк, вокруг ее совершенно необычных отношений с Эвелиной. Эвелина… Они встретились три года назад, чуть ли не в этот же самый день. В пять часов вечера она вышла из отдела рукописей одновременно со старой дамой — седые волосы уложены волосок к волоску, искрящиеся голубые глаза, широкий клетчатый плащ, палка с серебряным набалдашником, — словно сошедшей со страниц английского детектива.

Они одновременно оказались на самом верху лестницы — тут вдруг ноги старушки подогнулись, палка с грохотом покатилась вниз по мраморным ступеням, а сама она, завертевшись в нелепом пируэте, кувыркнулась вниз. Сердце Жизель, когда она бросилась следом за старой дамой, бешено колотилось от страха. Они оказались внизу практически в одно время, и Жизель протянула ей дрожащую руку, пробормотав:

— Разрешите вам помочь…

— Спасибо, все в порядке, — с достоинством ответствовала старая дама. — Кажется, я ничего не сломала, — храбро добавила она, поднимаясь.

— Но вы поранили руку, — настаивала Жизель, заметив тонкую красную струйку, сбегающую вдоль тонких, слегка скрюченных от старости пальцев.

— Пустяки, царапина, не стоит беспокоиться.

Служащий Национальной библиотеки, издалека наблюдавший за этой сценой, решил принять в ней участие — убедившись, что не рискует быть замешанным ни в какую историю.

— Вам надо пойти в больницу…

— В самом деле. Неизвестно, что может быть после падения, — добавила Жизель. — Позвольте, я вас провожу. Меня зовут Жизель Дамбер.

— Эвелина Делькур. Это очень любезно с вашей стороны. Но лучше я возьму такси.

Однако Жизель умела быть настойчивой. Как будто сама судьба велела ей присмотреть, чтобы незнакомка благополучно добралась до дома. Старая дама снова заговорила:

— Боюсь, что если я слишком задержусь, Катиша станет беспокоиться.

Услышав это имя, Жизель тут же представила себе старую немощную русскую княгиню, с нетерпением ожидающую возвращения своей подруги в квартире, где все напоминает о царской России.

— Может быть, вы ей позвоните? — предложила она.

Эвелина Делькур рассыпала жемчужинки смеха, сразу помолодев лет на пятьдесят.

— Не думаю, что она снимет трубку. Она умеет открывать двери, прыгать в окно и одним взглядом давать понять, в каком она настроении. Но она не умеет разговаривать по телефону. Катиша — голубая персидская кошка.

Ныне Катиша давала знать о своих изменчивых — и многочисленных — настроениях в квартирке Жизель на улице Плант. Однако их первая встреча была неудачной. Уговорив Эвелину пойти к врачу наложить швы, Жизель затем проводила ее до дома на площади Нотр-Дам-де-Виктуар. Катиша поторопилась спрятаться под диваном и отказалась показать незнакомке даже кончики усов. Но этот день положил начало большой дружбе между старой дамой и молодой девушкой. Впоследствии Жизель регулярно заходила к Эвелине — попить чайку, поболтать, послушать музыку. В отличие от большинства своих сверстников она чувствовала себя уютно с людьми старше себя. Она любила слушать их воспоминания об утраченном времени. Ей нравился голос Эвелины, которая преподавала музыку в консерватории, встречалась со многими людьми искусства и умела рассказывать. Однажды она решилась на откровенность:

— Знаете, я была близко знакома с Селестой Альбаре. Мы дружили. Я познакомилась с ней, когда она служила в доме Равеля в Монфор-л’Амори, там же, где жил мой племянник. Это была исключительно деликатная женщина. Она мне рассказала удивительные вещи о «господине Прусте», как она его называла.

Жизель была очарована этими историями, дошедшими до нее через «вторые руки». Каждый визит к «приемной бабушке» приносил ей радость. И освещал, в свою очередь, жизнь Эвелины. Когда та умерла — мирно, во сне, от остановки сердца, которую ничто не предвещало, для Жизель это было огромным горем, она испытала боль невыразимой утраты, ни с чем не сравнимое ощущение пустоты. Сходное чувство у нее вызывала, пожалуй, лишь малоизвестная картина Шарля де ла Фосса [11] «Жертвоприношение Ифигении», где для большей драматичности художник воспользовался приемом Тиманта, [12] изобразив покрывало. И еще в нескольких письмах госпожи де Севинье к дочери. Жизель обрела некоторое утешение, получив в наследство чиппендейловскую мебель, которой так восхищалась у Эвелины, лампу от «Тиффани» в виде бурно разросшейся глицинии, веджвудский чайный сервиз и Катишу. И как она могла догадаться, что настоящее наследство скрывалось в двойном дне секретера из розового дерева?

Через некоторое время после смерти Эвелины Жизель согласилась на чашку чая, любезно предложенную Селимом. И это стало началом нового приключения — дни, ночи, месяцы ожидания, украденные мгновения, краткие проблески надежды. Жизель вела двойную жизнь всех любовниц, которые напрасно ждут, что ради них мужчина бросит законную жену. Статистика была против нее, но, как и все остальные, она надеялась стать исключением. Она изменилась. Одной из первых это заметила Ивонна — глаза Жизель сияли, волосы стали блестящими, в разговоре она блистала остроумием. Коллеги по лицею прозвали ее хризалидой. То была бурная и скоротечная весна — она принесла новые краски, новую сладость, новую жизнь. И все закончилось в одночасье отвратительным разрывом в кафе на площади Шатле.