Вглядываюсь в Аму. Сравниваю его с описанием в статье. Отбрасываю газету. Стоп. Если подозреваемый из статьи – и вправду Ама, разве не должен бы был свидетель обязательно упомянуть татуировки и сплошь пропирсованное лицо? Говорю себе – конечно, должен был! Просто это – какой-то парень, немножко смахивающий на Аму, вот и все. Мужик, которого Ама избил, еще живой был, я точно помню. Но по-любому лучше не рисковать… хватаю сумку и рысцой бегу в ближайший недорогой магазин. Покупаю там осветлитель для волос и пепельную краску. Прихожу домой. Ама по-прежнему сонно посапывает, так что трясу его за плечо.

– Эй! Ты чего? Ты чё творишь? – вскидывается он.

Шлепаю его по затылку. Заставляю сесть перед зеркалом.

– Чего? Ты чё делать-то хочешь?

– И ты еще смеешь спрашивать, что я делать хочу? Волосы тебе перекрашивать будем! Все, с этим твоим отвратным рыжим цветом мы покончили.

Ама послушно раздевается до трусов – в точности как велено.

– Рыжий хайр и смуглая кожа вообще не сочетаются, неужели тебе раньше никто не говорил? Совсем у тебя вкуса нет или как? – гримасничаю, стираю с лица брызги осветлителя, который растворяю. Ама улыбается. Говорит:

– Добрая ты. Ладно, постараюсь исправиться по части стиля… конечно, только если ты поможешь.

Значит, Ама мою идею воспринял позитивно… это радует. Думаю – какой же он оптимист в душе!

– Ладно, без разницы, – говорю. Разделяю расческой его волосы на пряди и принимаюсь кисточкой наносить осветлитель. Половины тюбика пока хватит… конечно, только волосы перекрасить – это не сильно поможет, но, думаю, сейчас придется менять хоть то, что можно. Сбрызнули мы Аме волосы закрепителем, феном высушили – все, они из рыжих в блондинистые превратились. Вспоминаю – мне как-то раз парикмахер сказал: если цвет волос радикально меняешь – вот как с рыжего на пепельный, – надо предыдущий цвет очень-очень тщательно вытравлять. Так что смешиваю вторую половину тюбика – и все по-новой, от начала до конца, пока волосы Амы совершенно не побелели. Я их заново посушила феном, пока жесткими не стали, и только потом пепельную краску нанесла. Ама, наверно, и вправду сильно спать хотел – все время носом клевал. Поневоле признаюсь – немножко жалко мне его было, но, черт, это для его же блага! Отмучилась наконец я с краской, голову его пленкой целлофановой обернула… а он улыбается и смотрит на меня этак рассеянно.

– Спасибо, Луи, – говорит.

Пару секунд сомневаюсь – может, все-таки стоит ему ту статью показать? Решаю – нет, не стоит. Иду в ванную – руки мыть.

– Как думаешь, теперь я хоть за сколько-нибудь симпатичного парня сойду?

– А я никогда и не говорила, что ты страшненький, – отвечаю, высовываясь из ванной.

Ама смеется:

– Знаешь, ты только скажи – я ради тебя хоть наголо обреюсь. Захочешь, чтоб я тебе соответствовал, – я по-мажорски выпендрюсь. Да ты хоть кожу меня заставь осветлить, если тебе смуглая не нравится, – я без слова сделаю!

– Да ладно, Ама.

И никакой он не страшненький. В смысле, да, правда, взгляд у него всегда грозный, а это местами нервирует, но в общем и целом, я бы сказала, он скорее в категорию симпатичных попадает. Хотя… с таким количеством татуировок и полной мордой пирса – нет, наверно, так сразу и не скажешь, красивый он или нет. Честно, вот не знай я его, увидь я его случайно на улице, точно подумала бы – это ж надо, хорошенький мальчик, и так себя изуродовал! Только я понимаю, как он себя ощущает. Мне ведь тоже хочется, чтоб люди сразу видели, как я из толпы выделяюсь. Иногда думаю – если солнечный свет озарит все-все в этом мире, я уж точно исхитрюсь превратиться в тень!

Минут так через десять после того, как я краску нанесла, Ама ерзать стал и спрашивать каждую минуту – ну что, все уже? Наверно, мне бы его пожалеть хоть немножко стоило, но я тогда только об одном думала – мельчайший намек на рыжину с волос его убрать. Короче, по итогам я эту краску у него на голове больше получаса держала. Сняла наконец с него пленку, волосы пальцами стала ерошить.

– Ты что делаешь? – Ама спрашивает.

– Даю доступ кислороду. Контакт с воздухом помогает краске лучше впитаться.

Проверяю, значит, краску… хорошо легла, ярко и ровно.

– Порядок, – говорю. Протягиваю ему большое полотенце.

– Ладно, – отвечает Ама и шлепает в ванную. Жду, когда он мыться закончит, а пока что снова статью ту газетную просматриваю. Внушаю, внушаю себе – нет, не мог это быть Ама, и сама себе удивляюсь – да с чего я вообще из-за этого так задергалась, он же мне даже нравится не особо!

Тут Ама выходит из ванной. Укладываю ему волосы. Он на меня в зеркало смотрит, ресницами хлопает и улыбается.

– Прекрати немедленно, – говорю. – Выглядит унизительно. – Он пожимает плечами. Оборачивается ко мне. Теперь у Амы волосы – чистейшего, шикарного пепельного цвета, даже следа рыжеватого не осталось.

– И вот еще что, Ама… с завтрашнего дня ты будешь ходить в рубашках. С рукавами.

– С чего вдруг? Жарко еще.

– Цыц ты! Тебя из-за безрукавок твоих все нормальные люди за бандита принимают.

– Ну, если так… – бурчит малость обиженный Ама.

Я любой ценой должна была его заставить татуировки эти прикрыть. Очень уж они заметные – кто знает, может, копы ничего про них не сказали по своим каким-то причинам. А может, я просто слишком бурно реагирую и уже между строк читать пытаюсь.