— Рабы, батраки твои хоть с голоду подыхай, лишь бы тебе была польза! — проворчал Ашур, но хозяин его не слышал.

Ашур вошел в трепальную, рядом с хлевом. Абдуррахим пошел следом за ним.

Ашур нащупал на полке светильник, вынес и сказал:

— Дайте спички, зажечь свет.

— Спички? Все время спички! — возмутился хозяин. — Ступай к входу, передай во внутренний двор, там тебе зажгут от очага.

Ашур пошел, ворча:

— Для нашего хозяина каждая спичка — кусок золота. Остановившись в проходе возле женской половины, он позвал:

— Гульфам!

— Ай?

— На, зажги огонь.

И тотчас в темноте прозвучал недовольный голос хозяина:

— Скорей, Гульфам! Чтоб работа не стояла!

Немолодая женщина, не переступая порога из внутреннего двора, взяла у Ашура светильник и ушла. Хозяин остался ждать вместе с Ашуром.

Когда она принесла зажженный светильник, хозяин сказал ей:

— Поди поскорей, вынеси им очищенный хлопок!

Ашур внес огонь в трепальню, поставил светильник на деревянную подставку посредине комнаты, а сам сел за гребень.

Рабы и работники вошли за ним следом, опустились, как и он, на колени и поставили перед собой гребни.

Несколько рабынь, приведенных Гульфам, вынесли в корзинах очищенный хлопок и высыпали у каждого гребня по корзине.

Хозяин, наблюдавший за всем этим, стоя в дверях, пожаловался Гульфам:

— Медленно они работают! Очень медленно! Надо до еды от каждого получить по одной корзине. А после еды по две корзины. За ночь каждый еле пропустит по корзине хлопка — и то ворчат. Лодыри. Утром, чуть свет, надо их послать в поле.

Ризакул, сидевший у двери, услышал хозяйское ворчанье и сказал:

— Дай бог вам здоровья, хозяин! Вы очень заботитесь о нас!

Рабы и работники засмеялись. Ашур вздохнул:

— С голодухи и руки-то не ворочаются. И гребень-то не двигается. Что вам за польза с такой работы, хозяин? Кормите скорей, тогда и работа пойдет веселее.

— Успеете, налопаетесь! Работайте пока.

Колеса трепалок вращались со скрипом. Очищенный хлопок с трудом выходил, как жилистое мясо из мясорубки. Когда спицы застревали в семенах, поворачивать их не хватало сил. Приходилось перевертывать всю трепалку.

Абдуррахим-бай рассердился:

— Вы чего это второй раз его треплете? Надо с одного раза.

— Вы вон как гребень поднимаете, а он тяжелее от этого. И сил-то где брать? С голодухи-то.

— Я поднял гребень не для красоты. Чем выше зубья, тем больше они порежут семян. А чем больше семена пережеваны, тем хлопок тяжелее и доходнее.

— Наш хозяин обсчитывает и хлопководов, и весовщиков, и русских фабрикантов, — сказал Ашур Фархаду.

Оба они тихо засмеялись.

— О чем шепчетесь? — заметил хозяин. — Работать лень?

Трепалки крутились со скрипом и очень медленно, как колеса арбы, застрявшей в грязи. Руки рабов так ослабели, что не могли провертывать даже и такой хлопок, который клали на трепалку во второй раз.

Хозяин заметил, что работа не спорится. Он крикнул в дверь:

— Гульфам! Неси ужин.

А про себя Абдуррахим проворчал:

— Пока не получит того, что вздумал, его с места не сдвинешь!

Услышав об ужине, люди почувствовали такой голод, что последние силы покинули их. Увидев это, Абдуррахим поспешил па кухню, чтобы поскорее накормить и снова засадить их всех за работу.

Ужин раскладывала Ризван. Гульфам и другие рабыни держали блюда.

Похлебка, приготовленная из маша, [47] показалась Абдуррахиму слишком густой, хозяин рассердился:

— Ой, Ризван! Я тебя купил за золото. А когда ты мне родила, я тебя перевел в жены. Ты должна б беречь мое добро, как свое, а ты? Ты, видно, так и не забыла, что была рабыней: обманываешь меня ради своих родичей. Ради этих бездельников, лодырей! А?

Схватив кочергу, он хотел ударить Ризван, но она бросила ложку и убежала из кухни.

Зашептав: «Свят, свят…», Абдуррахим попробовал взять себя в руки.

— Калмак-оим! — крикнул он.

— Вот она! — откликнулась и вбежала Калмак-оим.

— Из моих жен ты самая бережливая. Будешь за кухней следить ты. А начни дело с воды. Добавь воды к этой похлебке столько, сколько тут похлебки. И перевари ее еще раз. Когда переварится, половину дашь рабам и работникам, а половину оставишь им на утро. Приступай.

Уходя из кухни, Абдуррахим сказал:

— Подбрось в очаг сухой колючки, чтоб скорей сварилось, а то негодяи, пока не налопаются, не хотят работать.