Абдуррахим-бай, уже сожалея, что должен что-то сказать, нехотя ответил:

— Ну, ладно, сорок.

Карим-бай, услышав о сорока золотых, которые посыплются в его карман, сделал вид, что огорчен столь низкой ценой.

— Нет, не пойдет. Я его лучше убью и выброшу. Иначе он мне испортит все цены, дороже обойдется.

Но незаметно подмигнул маклеру. Маклер махнул рукой:

— Если хозяин не хочет, я сам продам. Из-за одного мальчишки хозяин не изменит ко мне своего благорасположения. Берите мальчика. Вынимайте деньги.

Когда Абдуррахим-бай, огорченный и уже уверенный, что сильно промахнулся, нехотя отсчитал деньги, маклер соединил опять руки работорговца и рабовладельца и вдохновенно воскликнул:

— Да будет вам польза от этих денег, а вам от раба! Переложили деньги из полы в полу.

Сорок золотых быстрой струйкой скользнули в раскрытый кошель работорговца, а маленький Некадам стал товаром Абдуррахима-бая.

Маклер, получив по две тенги от покупателя и продавца, вновь пожелал им обоим благополучия.

Акрам-бай взял каменный брусок, обвалял его в муке и покатал этот брусок по голове мальчика.

Таков древний обычай. При покупке скота, встретив купленную лошадь, корову или осла, хозяйка обваливала камешек в муке и проводила им по голове животного. Считалось, что голова его становится каменной и никогда не погибнет.

— Абдуррахим-бай, пусть голова раба будет крепка, как камень! С вас магарыч! — сказал Акрам-бай.

И получил от Абдуррахима-бая семь медных пулов, считающихся жертвой святому Бахауддину.

Карим-бай сказал Абдуррахиму-баю:

— Теперь сходите за одеждой для мальчика, а мою с него снимите и отдайте моему слуге.

— Эге! Вы забавный человек, — удивился Абдуррахим-бай. — Такому купцу не к лицу подобные слова. Если я за десять тенег покупаю осла на базаре, мне дают в придачу два аршина веревки, чтобы взять осла. А вы за сорок золотых продали мальчишку и норовите отпустить его нагишом. Я из уважения к маклеру пошел на эту сделку. Но если вы раскаиваетесь, я охотно ее расторгну.

Едва маклер заметил, что дело может разладиться, он поспешно вмешался:

— Мальчик не выйдет нагишом. Он оденет свою прежнюю одежду.

И по незаметному разрешению Карима-бая слуга быстро сбегал за прежней одеждой Некадама.

Маклер снял с него чистую одежду и надел старую, пропахшую потом, забитую пылью длинных дорог, по которым два месяца он двигался через пустыни, горы и степи, пока не достиг, наконец, Абдуррахима-бая.

— Ну, идите теперь, желаю вам обоим успеха.

Всего лишь два дня мальчик успел поносить свою обновку.

Наби-Палван усердно выполнял поручение Абдуррахима-бая.

Крестьяне сдавали очищенный хлопок. Наби-Палван принимал его и связывал в кипы.

Крестьян, не успевших очистить хлопок, Наби-Палван уговаривал взять новую партию.

— Потом рассчитаемся, — говорил он.

Некоторые, послушав Наби-Палвана, брали новый хлопок, не успев отдать прежнего. Но были и осторожные, решившие подождать.

— Нет, сперва рассчитаемся за прежний. А тогда будет видно, брать ли новый.

Этих крестьян тревожило, что у очистивших хлопок получалось хлопка и семян значительно меньше, чем было взято на очистку.

— Причина либо в супе, либо в каше! — сказал один из усатых крестьян.

— А может быть, и в супе, и в каше, — ответил другой.

— Это как понять? — спросил Наби-Палван. — Что-то мне невдомек.

— А невдомек, так помалкивай.

— Опять невдомек, почему?

— А потому! Либо было хлопка дано меньше, чем записано, либо к нашему хлопку примешан хлопок плохой.

— Это выходит, что наш хозяин либо обвешал, либо украл? Ты это говоришь?

— Нет, не говорю. Но ошибиться он мог? Работа была горячая, мог по ошибке дать плохой хлопок вместе с хорошим. Тут уж, конечно, вес не совпадет ни у семян, ни у волокна.

Но крестьянин, имевший привычку крутить усы, воскликнул:

— По ошибке? Ну, вряд ли! Наби-Палван насторожился:

— Почему «вряд ли»?