— Друзья, — начал своё выступление президент Академии художеств, — сегодня, как вам известно, у нас выборы в Академию. По естественному, я извиняюсь, убытию действительных членов за последние четыре года на сегодняшний день определено следующее количество вакантных мест. По секции живописи — два места. По секции скульптуры — одно.

Юлик толкнул Гвидона в бок:

— Я всегда говорил, что вы, скульпторы, живучей, чем мы, художники. Ровно в два раза, как видишь. Так что крепись, брат. Всё ещё у тебя впереди.

— Итак, начнём со скульпторов. Предлагается кандидатура члена-корреспондента Иконникова Гвидона Матвеевича. Есть желающие выступить?

Выступили трое. Первый — о фронтовых заслугах. Второй и третий — о заслугах в деятельности Иконникова как великолепного скульптора, не раз доказавшего… получившего заслуженное признание… несправедливо подвергшегося в застойные годы неоправданным гонениям… Ну и в том же духе.

Короче, проголосовали без единого «против». Гвидон встал, вышел к трибуне, сказал несколько благодарственных слов, слегка поклонился аудитории и вернулся на место.

— Занесите в протокол, — попросил председательствующий секретаря, — семьдесят — «за», ноль — «против». Переходим к секции живописцев. Итак, зачитываю кандидатуры. Шкальский Глеб Валерьянович и Шварц Юлий Ефимович. Оба члены-корреспонденты нашей Академии. С кого начнём голосование, друзья?

— С Юлика! — раздался голос из зала. — Чего там рассматривать? Дело ясное! Это ж Шварц! Ну кто же будет против? Сумасшедших нет!

Зал засмеялся. Президент кашлянул, улыбнулся и продолжил:

— Надеюсь, что так. Тогда предлагаю голосовать? Итак…

— Одну минуточку… — со второго ряда поднялся академик Берендеев. — Хотелось бы в порядке обсуждения. Не возражаете, коллеги?

Президент развел руками:

— Так за тем собрались, Николай Анатольевич, прошу.

— Благодарю… — Тот откашлялся и начал: — Друзья! Получается, сумасшедший — это я! Правда, очень надеюсь, что окажусь не единственным здесь таковым. Вот скажите мне… — он окинул взглядом зал и неопределённо пожал плечами, — если бы вы… любой из вас, присутствующих здесь, заслуженных и уважаемых людей, честно служивших и продолжающих служить делу, преданных своему искусству, своим коллегам и друзьям, узнали бы, что на протяжении многих лет… ну, скажем… да что там — почти сорока лет… кто-то из нас… — он демонстративно покосился в сторону Шварца, — кто-то из них… всё это время, прикрываясь высоким званием заслуженного художника, общественника, человека публичного и вообще… сотрудничал с органами госбезопасности, являясь штатным осведомителем, источником, как это у них принято называть… а попросту говоря — стукачом… то захотели бы вы, чтобы такой, с позволения сказать, человек стал вашим новым коллегой по Академии художеств?

Сначала зал выдержал недоумённую паузу… Затем по рядам прокатилась слабая шумовая волна, переросшая в неотчётливый гур-гур…

Встал взволнованный Шкальский:

— А кого, собственно говоря, вы имеете в виду? Хотелось бы знать!

— Присядьте, Глеб Валерьянович, — успокоил его жестом президент. — Хочу напомнить, что пока вы только кандидат и участия в обсуждении не принимаете. Станете действительным членом — милости прошу. А пока хотелось бы соблюдать заведённый порядок. — Он посмотрел в зал и добавил довольно неуверенно: — Господа, я вообще не уверен, что обсуждение подобной темы входит в нашу компетенцию. Мне кажется, мы не за этим сегодня собрались, чтобы озвучивать всевозможные намёки, тем более непроверенные и сомнительного свойства, — он кивнул Берендееву. — Николай Анатольевич, в чём, собственно, ваша претензия? К кому лично?

Берендеев хранил полное спокойствие, по всему было ясно, что меченая карта у него давно в рукаве. Это сразу понял и Юлик. И ему стало зябко. Что-то почуял и Гвидон, но решил ждать продолжения.

— Почему же сомнительные, господин президент? — Берендеев снова артистично пожал плечами. — Когда-то мой покойный отец, который, как всем вам хорошо известно, заведовал кадрами Союза художников, ещё в пятидесятых, так вот, потом он рассказал мне, как в стенах этого самого отдела представитель КГБ неоднократно встречался со своим осведомителем. Я, честно скажу, имел тогда ещё сомнения. Мало ли, подумал, напутал мой старик, принял белое за чёрное, по ошибке. И я не придал значения этим рассказам… — он выдержал паузу. Зал молчал, затаив дыхание. Зал жаждал продолжения. — Так вот, продолжаю… А недавно ко мне в руки попала одна интересная бумага. Как попала — не имеет значения. Скажем, случайно залетела, времена такие пришли, что пора по долгам платить. Зачитать?

— Читай, Берендеев! — раздался выкрик из зала. — Сказал «А», говори «Б»!

Берендеев вопросительно посмотрел на президента. Тот пожал плечами и махнул рукой, мол, делайте как знаете.

— Ладно, раз настаиваете, зачту! — Он вытащил из бокового кармана вчетверо сложенный лист бумаги, аккуратно развернул и распрямил его в воздухе ладонью. — Итак, текст:

«Я, Шварц Юлий Ефимович, тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения, паспорт номер такой-то… проживающий по адресу такому-то, настоящим документом выражаю согласие на добровольное сотрудничество с Комитетом государственной безопасности СССР. Обязуюсь исполнять поручения моих руководителей, а также всячески проявлять инициативу для оказания посильного содействия в достижении поставленных передо мной задач оперативного и долговременного характера. Кроме того, обязуюсь не разглашать сведения о данном сотрудничестве ни при каких обстоятельствах.

Настоящим документом подтверждаю, что поставлен в известность о том, что мне, источнику Шварцу Ю. Е., присвоен агентурный псевдоним „Холстомер“». Далее число, подпись. — Он победно осмотрел зал: — Вот, пожалуйста, июня, пятьдесят четвёртого. Что и требовалось доказать. — Берендеев прошёл к столу президиума и положил документ рядом с бутылкой «Нарзана». — Между прочим, оригинал. — Затем он вернулся на место и сел.

Все молчали, не понимая, с чего начинать разбирательство. И как. Если вообще услышанное следовало обсуждать. Внезапно Юлик встал и, не глядя ни на кого, вышел из зала. Все молча следили за тем, как он выходит. Что делать дальше — было непонятно.